Эфиопика - [83]

– Нет, вы не обрадуетесь своей победе над Митраном! Придет время, и Ороондат взыщет с вас убийство Митрана и его спутников. Эту молодую чету я вам не отдам – сейчас они мои рабы, а немного спустя я, согласно персидскому обычаю, отошлю их моему брату, великому царю. Ты можешь сколько угодно витийствовать, определяя попусту и право, и долг, и пользу, – властителю это не нужно: его собственное желание заменяет ему все. Убирайся скорее по доброй воле из нашего дворца, не то тебя уберут и против воли.

Тиамид, уходя, призывал в свидетели богов и грозил, что это добром не кончится: он разгласит все по городу и призовет на помощь, собравшись с духом.

– Что толку в твоем священном сане? – сказала Арсака. – Одно священно служение признает любовь: добиться своего!

Удалившись в свои покои, Арсака призвала Кибелу и стала обсуждать положение дел: отсутствие Ахэмена уже начало наводить ее на мысль, что он бежал, хотя Кибела на вопросы и допытывания Арсаки об Ахэмене выдумывала разные увертки, шла на все, лишь бы разуверить Арсаку в отъезде Ахэмена к Ороондату. Однако в конце концов Арсака все-таки не вполне ей поверила – уже одна продолжительность его отсутствия внушала ей подозрение.

– Так что же нам делать, Кибела? – сказала Арсака. – Как избавиться мне от всех окружающих бед? Страсть моя не слабеет, но разгорается сильнее, словно костер, неистово зажженный этим юношей. А он суров и непреклонен; сперва казался он сострадательней, чем сейчас: раньше утешал меня обещаниями, правда лживыми, а теперь он, совершенно не скрывая, отвергает меня.

Особенно меня тревожит, как бы и он не узнал чего об Ахэмене – то есть о моих подозрениях – и не стал бы еще более робким. Всего больше меня огорчает Ахэмен: уж не отправился ли он с доносом к Ороондату, чтобы убедить его и наговорить не совсем невероятных вещей? Лишь бы мне повидать Ороондата! Одной ласки и одной слезы Арсаки он не выдержит. Взоры близкой женщины – большая приманка для мужчины: они могут убедить в чем угодно. Но самое ужасное, это если я не добьюсь ничего от Теагена, а подвергнусь обвинению и, может быть, даже наказанию, если Ороондат поверит доносам раньше, чем встретится со мной. Поэтому, Кибела, иди на все, отыщи какое хочешь средство. Ты видишь, я на краю пропасти, ты понимаешь – я не могу щадить других, раз я сама в отчаянии. Ты первая пожнешь плод проделок твоего сына. Я не могу представить, будто ты их не знаешь.

– В моем сыне и в моей тебе верности ты напрасно сомневаешься, госпожа, – отвечала Кибела, – их ты познаешь на деле. Ты сама так вяло действуешь в своей любви, поистине ты нерешительна. Так не сваливай же вины на других, невиновных. Ведь ты не как госпожа владычествуешь над этим мальчишкой, но ухаживаешь за ним, словно рабыня. Эти средства, быть может, хороши были сперва, когда ты считала его нежным и кротким душою. Но раз он отвергает влюбленную, пусть испытает власть госпожи, пусть под бичом, в пытке подчинится твоим желаниям. Юноши, если за ними ухаживают, обычно надменны бывают, а насилию они уступают. Стало быть, и этот сделает, при жестоком отмщении, то, что отвергал при ласковом обращении.

– Пожалуй, ты права, – сказала Арсака, – но, боги, как я вынесу, когда на моих глазах это тело будут бить или как-либо иначе истязать?

– Опять та же нерешительность, – заметила Кибела, – разве, после немногих пыток, он не выберет лучшего, и ты, после мгновенной скорби, разве не получишь желаемого? Впрочем, ты можешь и не печалить своих очей всем происходящим: поручи это Евфрату, прикажи наказать его – якобы за какое-то упущение, – и ты не будешь терзаться этим зрелищем: ведь слух возбуждает слабее скорбь чем зрение; если же мы узнаем, что Теаген переменил свое решение, мы прекратим наказание, лишь только он одумается.

Арсака поддалась убеждениям Кибелы: отчаяние в любви не щадит возлюбленного и свою неудачу охотно обращает в мщение. Призвав главного евнуха, она приказала, что было решено. Тот, страдая обычной болезнью евнухов – ревностью, уже давно враждебно относился к Теагену из-за всего, что видел и подозревал: сейчас же заковал он его в железные узы и стал мучить голодом и оскорблениями, заперев в темной тюрьме.

Теаген понимал, в чем дело, но сделал вид, будто хочет узнать, за что его мучат; однако евнух не давал никакого ответа, но со дня на день затягивал пытки, муча Теагена более, чем этого желала и поручила ему Арсака. Доступ к Теагену был закрыт для всех, кроме Кибелы: так было приказано. Она же приходила часто, делала вид, что тайком приносит ему пищу из жалости, растроганная близким знакомством, на самом же деле она хотела узнать, как он теперь настроен, поддался ли пыткам на дыбе, не смягчился ли. Но Теаген был тогда еще более мужествен и еще яростнее давал отпор всем покушениям: тело его страдало, но душевное целомудрие возрастало. Гордой радостью наполняла его превратность судьбы, до сих пор вызывавшая лишь скорбь, но теперь позволившая ему наконец выказать свою любовь к Хариклее и верность. Лишь бы только Хариклея узнала об этом, для него это было бы величайшим благом. Так постоянно призывал он Хариклею – свою жизнь, свет и душу.