Эффи Брист - [6]

Он не верил в предзнаменования и тому подобные глупости. Напротив, он решительно отметал всякое суеверие. И все же эти три слова не выходили у него из головы, и, в то время как Брист продолжал упиваться своим красноречием, Инштеттен постепенно пришел к убеждению, что это маленькое происшествие не было простой случайностью.

Короткий отпуск Инштеттена закончился, и уже на следующий день он уехал, предварительно дав слово писать каждый день. «Да, пусть это будет твоей обязанностью», – сказала Эффи. Эти слова вырвались у нее из самого сердца: вот уже несколько лет для Эффи не было ничего более приятного, чем получать многочисленные письма, например, ко дню рождения. В этот день она требовала их от каждого. Причем обороты вроде: «Гертруда и Клара шлют тебе вместе со мной свои сердечные пожелания» – были строго запрещены. Нет, если Гертруда и Клара желают остаться ее подругами, пусть каждая из них в отдельности пришлет ей письмо, и каждое – с почтовой маркой, по возможности с маркой иностранного государства, из Карлсбада или Швейцарии, так как день рождения Эффи приходился как раз на курортный сезон.

Инштеттен действительно, как и обещал, писал каждый день. Его письма были особенно приятны еще и потому, что сам он просил отвечать ему коротко и всего лишь один раз в неделю. Эти ответы он получал также регулярно. Они были очаровательно малы и каждый раз восхитительны по содержанию. О более серьезных вопросах: о предстоящих свадебных торжествах, о приданом и о делах, касающихся хозяйства, – писала своему зятю госпожа фон Брист. Инштеттен, который вот уже три года как служил ландратом, обставил свой дом в Кессине если не блестяще, то, во всяком случае, вполне прилично, и по его письмам можно было воссоздать полную картину всего, что там было, чтобы не приобрести ничего лишнего. Наконец, когда госпожа фон Брист получила полное представление обо всем, что ей хотелось узнать, мать и дочь решили съездить в Берлин и закупить там, как выразился господин Брист, «Trousseau»[7] принцессы Эффи. А та была в восторге от предстоящей поездки в Берлин, тем более что отец разрешил им остановиться в «Ноtel du Nord»[8]. «Деньги, которые пойдут на это, можно удержать из твоего приданого. У Инштеттена и так есть все, что нужно». В полную противоположность своей матери, навсегда запретившей мужу подобные «остроты дурного тона», Эффи, даже не заботясь о том, в шутку или всерьез это сказано, радостно согласилась с отцом. Ее мысли были гораздо больше заняты тем, какое впечатление произведут она и ее мать своим появлением за табльдотом, чем «Шпином и Менке», «Гошенгофером» и другими подобными им фирмами, где надлежало делать покупки. Светлые мечты Эффи осуществились, когда настала их великая берлинская неделя. Кузен Брист из Александрийского полка, необычайно шаловливый юный лейтенант, который выписывал «Флигенде блеттер»[9] и вел специальную запись наиболее остроумных анекдотов, предоставил себя на все свободное от службы время в полное распоряжение обеих дам. И вот они сидели вместе с ним у углового окна кондитерской Кранцлера или (в соответствующее время) в кафе Бауера[10], а после обеда отправлялись в зоологический сад смотреть жираф, о которых кузен Брист (кстати, его звали Дагоберт) любил говорить, что они напоминают ему благородных старых дев. Время проходило в строгом соответствии с намеченной программой. Так, на третий или на четвертый день они, как и собирались, пошли в Национальную галерею, потому что Дагоберт хотел показать своей кузине «Остров блаженных»[11]. Хотя фрейлейн кузине. и предстоит в ближайшее время выйти замуж, может быть ей все-таки не мешает заблаговременно познакомиться с «Островом блаженных». За что получил от тетки затрещину веером, сопровожденную, впрочем,: столь милостивым взглядом, что у молодого человека не было никакого основания переменить тон.

Это было поистине блаженное время для всех троих, как для дам, так и для кузена, прекрасно исполнявшего обязанности гида и умевшего ловко сглаживать всевозможные мелкие разногласия. В подобных разногласиях во мнении между матерью и дочерью, как водится, не было недостатка, но все они, к счастью, ни в коей мере не относились к их покупкам. В каком бы количестве ни приобретались отдельные вещи – шесть дюжин или три дюжины, – Эффи была одинаково со всем согласна, а когда по дороге домой возникал разговор о стоимости купленного, она постоянно путала цены. Госпожа фон Брист, обычно весьма придирчивая даже по отношению к своей любимой дочери, воспринимала ее явное безразличие не как проявление легкомыслия, а видела в этом даже известное достоинство. «Все эти вещи, – размышляла она, – ничего не значат для Эффи. Эффи нетребовательна: она живет в мире своих грез, и если бы супруга принца Фридриха Карла, проезжая мимо в своей карете, дружески кивнула ей головой, то и это значило бы для нее не больше, чем ларь с бельем».

И она была права, но только отчасти. К обыденным вещам Эффи действительно не проявляла особого интереса, и, казалось, ей совершенно безразлично, в каком количестве их закупят. Подлинный ее характер проявился несколько позже, когда они с матерью, прогуливаясь по Унтер-ден-Линден, мимо роскошно убранных витрин магазинов, зашли к Демуту, чтобы приобрести все необходимое для предстоящей свадебной поездки в Италию. Эффи нравились только самые элегантные вещи, и, если она не могла купить лучшего, от второсортного она отказывалась вовсе, ибо вещи второго сорта в ее глазах не представляли никакой ценности. Да, она могла отказаться от многого, тут ее мать не ошибалась; в этом умении отречься угадывалась скромная непритязательность. Но зато, когда ей в виде исключения попадалось нечто, чем, как ей казалось, стоило обладать, – в таких случаях Эффи становилась требовательной.