Эффенди Капиев - [50]

— Увы! — говорю я. — Это невозможно!

— Тце, — раздается в ответ немного погодя. — Тце, тце.

И я вновь не знаю: то ли утверждает Сулейман, то ли отрицает, то ли он огорчен, то ли удивлен…»

Но тема «возвращения молодости» не приобретает в устах Сулеймана и под пером Капиева того практического, прагматического направления, которое несколькими годами ранее вызвало к жизни уже упомянутую нами повесть Зощенко. Правда, и Зощенко заботила не старость сама по себе, а раннее притупление чувств и способностей человека, преждевременное изнурение его душевных и телесных сил — и именно от этой несвоевременной старости искал он рецепта, мечтая «задержать это страшное разложение и распад».

«Все прекрасно и даже величественно на свете, — писал он в комментариях к своей повести, как всегда, стремясь избежать откровенно резонерского тона и бросая на вполне серьезные, казалось бы, слова легкую тень извиняющейся авторской усмешки. — Все замечательно нравится. И все должно нравиться до последних дней, до самого последнего дыхания, до последнего туманного взора.

Как же это сделать? Как достигнуть этого, как сохранить свою юную свежесть и впечатления до конца дней?

Нет, автор не стремится жить до ста лет. Но он до ста лет желает сохранить свою юность и свою молодость».

И будто в ответ на эти страстные вопросы и притязания такая идеальная старость, сохранившая свежесть впечатлений и творческие возможности молодости, была воплощена Капиевым в его герое.

Такая старость не пугала, она была полноправна. Это был особый мир, заслуживающий внимания и пристального интереса.

Старость и молодость без конца смотрятся друг в друга в новеллах Капиева, вступают в состязание, исход которого отнюдь не предрешен.

Юноша-пастух приходит к Сулейману и приносит ему свои стихи (новелла «Белый город»):

На высоких горах

Олень танцует, —

Танцуй, моя молодость,

Пока нет старости.

Не конем, не птицей, —

Молодым поэтом

Дай пройдусь по земле,

Пока нет старости.

— Однако, — грозно спрашивает Сулейман, — «откуда ты знаешь, что старость так уж плоха? Старость, брат, не хуже молодости, коли хочешь знать. Где это ты слышал?…Ты меня спроси! Ты ведь не был стариком, откуда ты знаешь? А я был молод.

— …Да, да, — воскликнул Сулейман, — не думайте, что я шучу! Я совсем не шучу. Молодость — дикий конь, который… гм… гм… ну, что ли, топчет луг. Моло дость — это прыгающий по камням быстрый поток. Вот что молодость! «Шор-шор-шор-шор», а куда бежит, сам не знает. Нет, старость лучше! Старость мудра и для общества полезна. Старость имеет свои берега и течет плавно, не сворачивая с пути. Здесь-то и водится рыба, коли хочешь знать. Спорьте! Что ж вы замолчали оба? Спорьте!

— Хорошо, — сказал тогда юноша и встал. (Должно быть, он подумал, что Сулейман его экзаменует.) — Я отвечу. Может, рыба и водится в тихой воде, но мельницу вращает лишь быстрый поток — это молодость.

— Ого! Смотрите, пожалуйста! — удивился Сулейман. — А зато корабли по нему не плывут. Вот тебе! Мельницу может вращать и ветер. Молодость и ветер, оно и выходит одно и то же…

— Если молодость — ветер, не будь того ветра, и корабли старости стояли бы на месте. Ветер же двигает. Ветер — сила.

— Ну ладно, — прервал Сулейман. — Заладил о ветре. Отвечай, коли так: когда ты спишь, какая пора самая вкусная — вечер, или полночь, или утро?

— Безразлично, — ответил юноша, — сна не чувствуют.

— А вот и нет! — подхватил Сулейман. — Вот ты опять ошибся, юноша: утром сон вкуснее, когда тебя будят, когда надо проснуться, когда гудит сердце. Вот оно! Такова и старость. А вообще, конечно, сна не чувствуют. В этом ты прав. Я ж не говорю, что ты совсем не прав».

…Теперь такой «квалифицированный», виртуозный спор о сравнительных достоинствах старости и молодости, по-видимому, вызовет большее внимание читателей, чем то, на какое мог рассчитывать Капиев в январе 1940 года, когда писал эту новеллу. Только в последние десятилетия старость «дозрела» до размеров проблемы в мировом масштабе. Во всем мире люди живут все дольше — значит, все больше становится стариков.

И ученые разных стран вынуждены свидетельствовать, что старость все более утрачивает — в глазах большинства людей — свою общественную ценность, незаслуженно приобретая черты тайного и позорного недуга, который нельзя вылечить, а должно старательно скрывать его носителю и вежливо не замечать — окружающим. И потому к старости привлечено теперь внимание разных наук — прежде всего социологии и медицины, давно уже выделившей даже особую область — геронтологию. Однако они занимаются, так сказать, лишь технической стороной вопроса. Они не в силах привить обществу «осознанное одобрение», по терминологии одного из ученых, сущности старости, отношение к ней как к одному из вполне полноценных, имеющих самостоятельную значимость этапов человеческой жизни.

Эффенди Капиев провел и детство свое, и молодость среди горских народностей, развитие которых совершалось если не медленнее, чем развитие европейских цивилизаций, то, во всяком случае, не так «фронтально», не затрагивая всех решительно сфер бытия. Полнота жизненного опыта, доступная лишь старикам, все еще была неоспоримой в исполненной опасностей и постоянной борьбы с суровыми природными условиями жизни горца. Советы старших не были пустой заботой о престиже, а покоились на многовековом опыте поколений, все еще не «устаревшем», имевшем безусловную ценность.