Эффективная бабочка Повесть - [21]

Потом дело пошло на поправку. Что значит — на поправку? Значит, я опять могла владеть своим сознанием, стала социализироваться, снова становилась адекватной принятым нормам поведения. Теперь я чётко соображала, где я, кто я и что происходит. Доктора не могли нарадоваться. Родители тоже.

И произошло ещё кое-что важное. У мамы с папой постепенно стали появляться лица. Я уже могла видеть знакомые черты, даже мимику разглядела. И я замечала в этих лицах и озабоченность, и тревогу, и радость, когда моё состояние пошло на лад. У меня не было к ним больше прежней ненависти, видимо, поэтому, я смогла воспринимать их, как людей, а не монстров. А у людей всегда есть лица. Ненависть к родителям ушла… в другое место, переместилась к другому объекту, но никуда не исчезла. Ненависть просто сменила точку своего приложения, развернулась в другую сторону, переключилась.

Я возненавидела себя. Никогда прежде не думала, что именно это — самое страшное. Возненавидеть себя. За всё, что в моей жизни случилось плохого. А хорошего я уже и не помнила, да и было ли оно?

Так не бывает, чтобы беды, смерти сыпались на меня просто так — размышляла я. Какой-никакой, а закон кармы существует, работает. Мирозданию со мной всё абсолютно ясно, оно всячески даёт понять, что меня уже давно списали со счетов тех, кому даётся хотя бы шанс. А со мной очевидно: я — абсолютное, полнейшее дерьмо. Казалось бы, делов-то: прихлопни меня, уважаемое мироздание, как комара, и нет проблемы. Но тогда тема наказания теряет всякий смысл. Смысл именно в том, чтобы мучиться за содеянное.

Память услужливо подсовывала все ситуации и истории с самого детства, в которых я выглядела не лучшим образом. Во дворе силой отняла куклу у девочки лет в пять. В первом классе, будучи дежурной, так рьяно исполняла свои обязанности, что ударила одноклассницу за недостаточно тщательно вытертую тряпкой парту, девочка заплакала и убежала рыдать в туалет, меня отругали, конечно. В школе принципиально не подсказывала тем, кто «плавал» у доски, не писала никому шпаргалок, не давала списывать. Однажды на улице шуганула явно больную кошку, которая на шатающихся лапах шла ко мне, наверное, за спасением. Часто командовала сверстниками и покрикивала на них, не уважала их мнение. Про погибшую Ленку лучше было вообще не вспоминать — тут я кругом была виновата, виновата, виновата… А уж моя уличная жизнь, рок-тусовка, Ян, беременность — сплошная чернота, беспросветность, закончившаяся откровенным в глазах общества блядством.

Теперь я сама именно так оценивала то своё поведение. Ужасалась, готова была биться о стены от стыда и гадливости к самой себе, к своему грязному телу.

Но самое страшное… самое ужасное, что стало преследовать меня днями, ночами, полными сутками, приходить во сне и терзать неимоверно больно прямо за сердце: Лизонька. Я отказалась от своей дочки-ангела. Я помню её серьёзные глазёнки, которыми она смотрела прямо на меня вопреки уверениям всех окружающих в том, что новорожденные не могут фокусировать взгляд. Ага, как же! Доченька смотрела на меня, нахмурив свои едва наметившиеся бровки, и складывая крохотный ротик буквой О, будто очень сильно старалась что-то мне сказать. Теперь я именно так это и вспоминала: мой ангел силился мне объяснить нечто архиважное, от чего-то предостеречь… А я… За это мироздание убило моего Мишеньку. За мою тупость, гадость, слабость. Я была недостойна растить своего сына. Я — виновна по всем статьям.

Так, как человек способен ненавидеть себя сам, не может ненавидеть его никакой враг, уж я-то это знаю точно. Все зеркала, которые были в доме, остались целыми лишь ценой моих немыслимых усилий! Я не могла себя в них видеть, меня трясло от ненависти и желания уничтожить ЭТО. Да, именно тогда совершенно чётко оформилась в нечто конкретное мысль о самоубийстве. Казалось, в этом единственное спасение, единственный шанс избавиться от мук. Ибо жить, задыхаясь от ненависти к самой себе — задача не каждому под силу. Не знаю, как справляются с ней другие, и есть ли такие другие. Вряд ли я какой-то уникум, единственный случай… Поэтому рискну предположить, что какое-то количество самоубийств на планете случается от автоненависти. От невыносимости видеть и ощущать себя самоё. Настолько собственные тело и душа противны и омерзительны. Никакой жалости, никакого сочувствия к себе, никаких оправданий, сплошные обвинения.

Что ж, однажды я рассказала своему доктору о моих муках. Не выдержала, ненависть распирала, заставляла щипать себя и жрать изнутри собственный рот: губы мои превратились в кровавое месиво, а всё тело покрывали синяки. Врач не мог не заметить:

— Таша, скажите, а вот почему вы это делаете?

И Таша аж взвыла:

— Ненавижу потому что! Я не должна быть, но я есть, и это меня бесит!

И начались наши долгие разговоры с психотерапевтом на заданную тему: про мою вину, про то, что я не достойна ничего хорошего, про мою порочность. Это была так называемая когнитивно-поведенческая терапия. И это было больно, тяжело и долго — полгода терапии. Но вот ведь забавно — помогло! Правда, не так, как задумывалось и имелось в виду.