Эффективная бабочка Повесть - [10]

А потом Ленка вернулась. Я с трудом узнала в вошедшей в класс свою некогда блестящую и сногсшибательную подружку. И она так никогда больше и не стала прежней.

Куда делась её роскошная фигура? Её умопомрачительные формы — где? В класс едва заметной тенью прошмыгнул, прошуршал настоящий скелет с вольно болтающимся на нём школьным платьем, под которым невозможно было увидеть никакой фигуры, никаких выпуклостей — их не было больше вообще. Когда-то фарфоровый цвет лица с розовым нежным румянцем исчез. Её кожа стала… сложно описать… сказать, что серой, это не сказать ничего. Серой в чёрную крапинку. Глаза сделались меньше — разве так бывает? — и потухли. Теперь это были глаза старушки… Словом, я её с трудом узнала, впрочем, как и все остальные. От дивы Ленки не осталось ничего…

А ещё её от меня отсадили. Теперь она сидела в одиночестве за самой последней партой. Причём, что интересно… Мы обе этому будто обрадовались. Ведь когда она вошла в класс, ни я, ни она, ни одна из нас не бросилась к другой! Мы встретились взглядами и тут же их отвели. Мы перестали общаться. Мы обходили друг друга по большой дуге.

Почему себя так вела она, я не знала. Дотумкала, только когда уже совсем выросла, стала взрослой. А вот почему я… Это мне было ясно с самого начала. Привет вам, мамины-папины гены! Мне не хотелось быть рядом с жуткой болью, с кошмаром, как бы замазан и заперт под замок он ни был. Мне не нужно было чужое страдание, мне хватало своего, которым стали воспоминания о том вечере. Я ведь даже злилась на Ленку за то, что из-за неё мне пришлось такое испытать и пережить.

Забыть бы! А как забудешь, как? Не существует таблеток, чтобы избирательно потёрли что-то в памяти, конкретные какие-то события. Казалось, во мне навеки поселился ужас того вечера и последующих дней, он вольготно расположился в моей памяти и прописался там навсегда на полных правах случившегося. Ненавижу тебя, Ленка, думала я. Это всё ты мне устроила, ты мне испортила нормальную и спокойную жизнь.

Так Ленка-пенка-драная коленка перестала быть моей подружкой. И я, сделав небольшое усилие, сблизилась с другими девчонками в классе, научившись игнорировать и даже совсем не видеть сидящую за последней партой серую в крапинку девочку-скелет. Да на чёрта она мне такая сдалась! Чужие проблемы и горести не должны быть моими! С какой стати? Хотя иногда я жутко скучала по той красотке-брюнетке, статной и весёлой Ленке! Ужасно скучала… Но та девочка, по которой я тосковала, не имела никакого отношения к сидящему за последней партой уродливому существу.

Близился Новый год. Девчонки готовились к школьной дискотеке и обсуждали наряды. Мы собрались в коридоре, у широкого подоконника, на котором часть из нас расселась, а прочие стояли рядом тесным кружком. Настроение было приподнятым, предновогодним, за окном густо падал снег, под подоконником бешено грела батарея, нам было уютно и радостно.

И вдруг сквозь толпу девчонок протырился сероликий скелет и схватил меня за руку.

— Ты прости! — тихонько буркнула Ленка мне в ухо и тут же отпрянула назад, девичьи плечи моментально сомкнулись, будто никто их и не раздвигал. По-моему, одноклассницы даже не заметили этой секундной сценки. А я почувствовала, что у меня в ладони осталась какая-то бумажка. «Записка!» — сообразила я и тут же сунула бумажку в карман фартука. Если бы я знала… У меня была возможность… У меня было целых пять минут… Если б сразу прочитать… Но мне было совершенно не до того.

А через пять минут раздался дикий вопль, потом ещё один и ещё… Через мгновение, казалось, орала вся школа. Мы вскочили и бросились бежать, сами не зная куда… В сторону воплей, наверно.

За те пять минут (которые у меня были, у меня были, были!) Ленка поднялась на последний четвёртый этаж, вошла в пустой класс, залезла на подоконник, рванула заклеенные на зиму рамы и прыгнула в окно. Вниз головой, прошу заметить, чтобы уж наверняка. И мы увидели то, что в результате получилось.

В тот момент я не кричала, не плакала. Меня сковал ступор. Я просто смотрела и думала: она не выдержала. Она не выдержала. Она не выдержала. А чего не выдержала?

Вокруг грохотал шум, крики, чей-то плач, и тут я вспомнила, что у меня в кармане записка. Тихонько отделившись от всех, я пошла в пустой туалет и достала из кармашка в восемь раз сложенный листочек… Прыгающий, неровный почерк.

«Ташка! Я тебе противна. Я это понимаю. Я сама себе противна, Ташка! Мне за это время столько раз сказали, что я буду людям противна, если они узнают… Родителям я противна — они знают. Врачам я тоже была противна — они знают. И ты знаешь. И не можешь на меня смотреть. Значит, всё правда. Ташка! Если бы я хотя бы тебе не была противна! Если бы хотя бы ты не брезговала мной! Но ты меня зато поймёшь: какая теперь может быть у меня жизнь? Разве это жизнь? Разве я смогу хоть когда-нибудь быть прежней? Я же теперь либо неприкасаемая, либо должна буду всегда скрывать от людей то, что со мной случилось. Тем более, что я сама виновата, что это случилось. Мне так объяснили, они, наверное, правы. Если бы я вела себя как-то по-другому, ничего не случилось бы. Я отброс, Ташечка. Прости меня, Ташечка. Сможешь ли ты вспоминать обо мне без брезгливости? Я люблю тебя, Ташечка! И я ухожу навсегда.»