Эффект пристутствия - [10]

Перед глазами Слава поплыли разноцветные круги… Снова вернулись неприятные воспоминания об утреннем звонке… Мало того, что я не понял, что мне хотели сказать — так вдобавок ко всему я сорвался, наговорил звонившей кучу «комплиментов», даже нецензурно послал… Остервенело вырвал из розетки телефонный шнур, чтобы больше никто не беспокоил меня перед концертом… И в глухом раздражении швырнул трубку на рычаг телефонного аппарата… Хорошо еще, что не позвонили на мобильный. Иначе дорогая «игрушка» точно разлетелась бы на куски…

Слав вспомнил, как без сил рухнул на твердый гостиничный диван, думая о том, а не бросить ли ему к чертям собачьим сцену, не отправиться ли на загородную дачу, доставшуюся в наследство от родителей, выращивать гладиолусы. На продажу…

Но то было лишь всего временное помутнение. Спустя десять минут Слав принял прохладный душ и готовился к сегодняшнему концерту.

… Автомобильные фары выхватили из сизой тьмы белесые очертания больничного городка…

Слав выскочил из машины и вбежал в приемный покой. Стеклянные двери ярко сверкнули, на миг ослепляя воспаленные от усталости глаза, и расступились.

Только бы она не умерла, только бы… — сверлила возбужденный мозг тревожная мысль.

— Извините, — Слав обратился к медсестре, которая испуганно смотрела на вбежавшего взъерошенного мужчину, — я хочу видеть… Девушку… Ее зовут Таня… Ее привезли с моего концерта… Ее ведь к вам привезли? Да? Она не… — Слав запнулся, не в силах выдавить страшное слово.

Медсестра уже успела прийти в себя и грозно, исподлобья, взирала на нарушившего больничный покой мужчину. В воздухе, пропитанном запахом карболки и спирта, висела гнетущая тишина.

— Неужели она… — наконец испуганно выдавил из себя Слав, снова не решаясь произнести страшное слово. На лбу выступили блестящие капли пота.

— Я… Опоздал? — он никак не решался спросить прямо.

Медсестра наконец-то вышла из оцепенения:

— Ой, нет, что вы. Извините, ради бога, — она спрятали руки за спину, извините, я не узнала вас сразу. Слав Русин, да? Вы не беспокойтесь, девушка жива, ей сделали операцию, извлекли пулю, почти из сердца, но она жива, только без сознания…

Слав тяжело опустился на маленький кожаный диванчик, притулившийся около грязно-серой стены. Достал из кармана пачку сигарет. Долго пытался извлечь сигарету. Но они одна за другой ломались в его трясущихся руках. В сердцах Слав отбросил смятую пачку и глухо спросил:

— Мне можно… Увидеть ее?

— Нельзя, — строго ответила медсестра. Она уже пришла в себя, с трудом поборола желание спросить у артиста автограф (а жаль, когда еще представится такая возможность…)

— Только увидеть, — Слав умоляюще сложил на груди жилистые руки. Сильный, суровый на вид мужчина, в этот момент он походил на очень большого ребенка. — Увидеть, что она жива… И все…

— Не больше! — строго ответила медсестра, и ее щеки стали похожи на спелые помидоры. Может быть — мелькнула неуверенная мысль — все-таки попросить у него автограф? Разве он откажет? Какое глупая и неестественная ситуация — стоять рядом со знаменитым артистом, звездой эстрады, и мучиться оттого, что не знаешь, как он отнесется к столь естественной в любой другой ситуации просьбе… Его заботит сейчас судьба той девушки, которая, рассказывают, подставила себя под пули, адресованные Славу… Наверное, она очень любила песни этого сурового на вид человека. А может быть, и его самого…

Слав замер у пластиковой двери. Дверь, как и положено в больнице, была ярко-белая. Но Славу не нравилась эта вызывающая белизна. Он почему-то вспомнил, что погибших на плато Сьерры, чьи обезображенные до неузнаваемости тела удалось отбить у вытесненных с гор легионеров, перед отправкой на родину сложили на столе прозекторской, куда вела такая же ярко-белая дверь.

Слав с трудом сдержал желание рывком распахнуть больничную дверь и ворваться в палату. Сказать своей доброй фее кучу самых добрых и ласковых слов. Нежно поцеловать обреченно-печальные черные глаза…

Слав вопросительно глянул на медсестру.

— Заходить нельзя, — прошептала она. — Только из-за двери…

— Спасибо, — сказал Слав. Он был благодарен медсестре, понимая, что она и так взяла на себя слишком много. По правилам больничного распорядка она не имела права никого подпускать к палате тяжелораненой.

Слав положил ладонь на холодную дверную ручку. Он чувствовал, что настает самый главный миг в его жизни. Всей и без того богатой бурными событиями тридцатилетней жизни… Сейчас он приоткроет белую дверь, заглянет в пропахшую лекарствами палату и увидит девушку, совсем еще ребенка, которая несколько часов назад чуть не погибла, спасая его совсем не безгрешную жизнь…

Слав осторожно приоткрыл тяжелую дверь. Неуверенно заглянул в палату, готовый увидеть самое страшное… Как за той оставшейся в кровавом военном прошлом ярко-белой дверью, за которой остались погибшие в бою боевые товарищи…

Слав ожидал увидеть что угодно, однако его глазам предстало нечто совершенно непонятное.

Палата была пуста. На прикроватной тумбочке высились зеленые флаконы с лекарствами. У кровати враскоряку стояла матовая капельница, из резинового шланга капала на пол неприятная на запах бурая жидкость. Белая подушка лежала поверх смятого одеяла.