Эффект бабочки - [8]

Диагноз мне поставили в понедельник. Я неизлечимо больна. Нервные клетки моего головного и спинного мозга разрушаются, вызывая мышечную атрофию.

Со временем меня ждет паралич дыхательных путей. Если верить статистике, жить мне осталось около двенадцати месяцев.

– Я начала ходить к психотерапевту, – говорит дочь.

Я слышу, но думаю только о моей тайне. Из-за нее мы находимся в разных мирах и говорим на разных языках. Виктория не знает, что время гонит меня к своему концу, туда, где я буду ни для кого не досягаема. Она не знает, что слова надо подбирать с осторожностью.

– Я осознала, что мне надо разобраться в самой себе, – продолжает дочь. Она бросает на меня взгляд, которого мне хотелось бы избежать. Потом опускает глаза и начинает водить пальцами по стакану с водой. – Все началось с того, что я прочитала несколько книг о самопомощи. О самоощущении, моделях поведения и тому подобном. И вот тогда я поняла, что мне необходима терапия.

Я не хочу ее слушать, но послушно сижу и жду продолжения.

– Взять, например, отношения. То есть, я хочу сказать, любовные отношения.

Сидящая рядом с нами компания встает из-за стола и уходит, и мне внезапно хочется последовать за ними.

– Я не знаю, как объяснить, но у меня никогда не получается их выстроить. Мне стало совершенно очевидно, когда я прочитала эти книги. Я хочу сказать, с оглядкой на тебя и отца. – Она опять опускает глаза.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, я имею в виду ваши отношения. Не лучший пример перед глазами.

Моя граница нарушена. Я чувствую, как гнев, который сдерживался на протяжении пятидесяти пяти лет, вырывается наружу и, не в силах совладать с порывом, извергаю слова.

– Вот как! Значит, теперь я услышу, какой плохой матерью я была? Ты об этом? Как паршивое детство испортило тебе всю жизнь? Так вот я тебе скажу, Виктория, – ты и понятия не имеешь о том, что такое паршивое детство.

Я слышу собственные слова, но эхом во мне отзывается другой голос, и я прихожу в ужас оттого, что эти слова могли слететь с моего языка. Как слова, которые я обещала никогда, никогда в жизни не говорить своему ребенку, отразились эхом через поколения. Вижу изумление и страх на лице Виктории. Первый раз в жизни я подняла голос. Выложила все, что чувствую, предварительно не обдумав последствия.

Это право всегда принадлежало другим.

– Ладно, – говорит дочь, забирая свою сумочку. Прежде чем подняться, она достает из бумажника и кладет на стол купюру в сто крон. Я не в состоянии вымолвить ни слова. Ее мгновенная капитуляция перед внезапным проявлением моей злости ввела меня в ступор. Мой новый взгляд на жизнь позволяет сразу заметить, что дочь унаследовала мой страх. Страх лишиться той крошечной доли любви, на которую еще можно надеяться.

Повернувшись к выходу, вижу, что Виктория уже ушла. Я осталась одна в помещении, где полно людей. Слышу гул пятничного вечера и беззаботную, ничего не значащую болтовню. Они по-прежнему живут в мире, где по наивности говорят: «если я умру», – а я хочу встать и закричать: «Правильно говорить “когда”! Когда я умру! Я отличаюсь от вас тем, что вижу, как исчезают дни».

Положив еще сто крон на стол, поднимаюсь с места, чтобы идти домой. Мерзну в своем нелепом весеннем пальто. Выбираю длинную дорогу, хотя времени в обрез. Дело не в скорости шагов. Я тороплюсь расставить все по местам.

Разобраться, чтобы иметь силы покинуть.

В узких переулках меня внезапно настигает паника. Я осознаю степень своей сосредоточенности – чтобы не поддаться панике, требуется вся моя сила воли. Встреча с Викторией нарушила мой хрупкий баланс. Нет теперь ни отговорок, ни смягчающих обстоятельств. Мне сразу становится ясно, как мелочна была моя неспособность жить и сколько возможностей я упустила. Все эти бесполезные разговоры, в которых главное всегда обходилось молчанием. Все потерянное время и все, чем я пренебрегла.

Я тороплюсь, насколько мне позволяет ненадежная левая нога, поворачиваю направо в переулок Йорана Хельсинге и уже на подходе к подъезду спотыкаюсь о булыжник и прислоняюсь к стене, чтобы не упасть.

Задерживаюсь на мгновение, сначала – чтобы восстановить дыхание, а потом, успокоившись, стою просто так.

Прислушиваюсь к шуму пятничного вечера. Дрожу на морозном воздухе. Он пахнет чадом, который доносится, наверное, из близлежащего ресторана, где повар готовит еду для нетерпеливых гостей. Или, может быть, это семья хлопочет над пятничным ужином где-то там, за светящимися окнами. В конце переулка идет какая-то компания. Звук голосов то нарастает, то смолкает. Шаги затихают. Никто из них не знает, что их ждет. Может быть, для кого-то этот вечер изменит всю жизнь, а для других пройдет незамеченным.

Подняв глаза туда, где между домами темнеет кусочек неба, я вижу горстку звезд. Вот если бы у меня осталась моя детская вера в сверхъестественное. Помню, как меня зачаровывали россыпи звезд на небе и мысли о бесконечности космоса. С тех пор прошло много лет, и вот я долго стою и думаю, какие вопросы еще имеет смысл задать. И не могу придумать ни одного, который казался бы мне значимым.

Оставив звездное небо на произвол судьбы, нажимаю код подъезда.