Эффект бабочки - [40]

– Театр? Как интересно. А на что идете?

Она помахала Дамиру, с трудом справлявшемуся с наплывом клиентов у барной стойки.

– Признаться, даже не знаю. У меня абонемент, и билеты приходят автоматически. Вы любите театр?

– Да, но хожу достаточно редко.

Поднявшись, она надела плащ.

– Может быть, как-нибудь сходите со мной? Мне всегда приходит по два билета, и иногда трудно найти компанию.

– С удовольствием, было бы здорово.

Положив на стол несколько купюр, Маргарета поднялась:

– Спасибо за приятное общение. Завтра придете?

– Да.

– Тогда увидимся. Пока!

Она ушла, а я осталась сидеть. И просидела намного дольше обычного. Даже нарастающий уровень шума мне не помешал. Какое облегчение наконец с кем-нибудь поговорить. И, между прочим, мне показалось, что ей понравилось наше общение не меньше, чем мне.

В переулке раздается какой-то крик, отвлекающий меня от моих мыслей. За окном наконец начинает светлеть. Вернув покрывало на кровать, варю себе чашку кофе и усаживаюсь за кухонный стол, где разложены все фотографии из папиных коробок. Детские фотографии мама разместила в альбоме, но после закупорки сосуда она не могла расставить их в хронологическом порядке. И не потому, что их было слишком много. Большую часть они получили от меня. Фотография с нашей с Кристером свадьбы, Виктория в младенческие годы, потом – беззубая шестилетка, подросток на конфирмации и девушка, закончившая гимназию. Несколько фотографий с папиных и маминых дней рождения, когда я навещала их в доме престарелых.

Фотографии Виктории я развесила на стенах. Даже не знаю почему. Это сродни тренировкам факира: где бы я ни находилась, она отовсюду норовит пригвоздить меня взглядом. Я задаюсь вопросом: неужели все родители испытывают такие же муки совести? Мечутся в раздумьях обо всем, что они сделали и не сделали. Может, спросить об этом Маргарету? Смотрю на фотографию, где Виктории исполнился год. Мои руки помнят маленькое детское тельце. Помню ощущение объятия – как она обхватывала меня своими пухленькими ножками за бедро и цеплялась теплыми маленькими ручками за шею.

Как быстро все прошло. Как головокружительнобыстро. И закончилось прежде, чем я успела осознать настоящую ценность того, что имела.

Есть еще одна фотография, которую я часто рассматриваю. Фотография с раскопок под Лундом. Бенгт, Эва-Бритт, Сванте, Хенке и я стоим в ряд, взявшись за плечи. Из-под земли выглядывает каменная кладка стены, а Хенке делает мне рожки. На мне рабочие брюки с уплотненными коленками, резиновые сапоги и страшная тряпичная шляпа. Это ранняя весна 1981 года, сразу после магистерского экзамена. Будущее сулило мне многое. Мои познания произвели впечатление на профессора Свена Рюдина, пригласившего меня принять участие в археологических раскопках на острове Готланд предстоящим летом. Предложение делало мне честь. Единственное, что омрачало такую перспективу, – скорое расставание с друзьями, но рано или поздно мы окончим университет, и большинство из нас все равно покинет Лунд.

Это вовсе не означало, что мы перестанем общаться.

В тот вечер вся наша компания пошла отмечать мой успех в ресторан. Друзья переделали для меня текст шутливой рождественской песни про оленя, запряженного в упряжку Санта-Клауса и освещавшего ему путь замерзшей красной мордой – «Красномордый Рудольф». Из всей песенки помню только название – «Головастая Будиль» – и еще ощущение тепла на душе оттого, что они так ради меня постарались.

Подношу фотографию ближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть лицо Хенке. Он улыбается на камеру, глаза щурятся на солнце, и волосы развеваются на ветру. Мой лучший друг студенческих лет, проведенных в Лунде. Я так и не смогла понять, что на самом деле он хочет большего, чем дружба. А как догадаться при полном отсутствии опыта в свои двадцать четыре года? Я все еще была девушкой. Двусмысленные взгляды и намеки я не улавливала и даже представить себе не могла, что мужчина может увидеть во мне нечто большее, чем я сама всегда вижу в зеркале. Конечно, я замечала, как Хенке старался сесть подле меня на вечеринках в пабе и лишний раз норовил пройти мимо, когда мы работали на раскопках, но мысль о том, что он мог быть в меня влюблен, никогда меня не посещала. Как и возможность самой в него влюбиться. Хенке был всегда такой веселый и предсказуемый. Эмоционально стабильный и готовый выручить в любой ситуации. По какой-то причине меня это совершенно не привлекало. Напротив, местами меня даже раздражала его забота. Хенке ставил меня в неудобное положение и сам выглядел нелепо, потому что одаривал меня тем, о чем я не просила.

Нет, я никогда не понимала его любви ко мне. До того вечера, когда стечение обстоятельств не отбросило меня в другую сторону.

К Сванте должен был приехать друг детства. Сами они давно уже не общались, но поездку в Лунд организовали их матери, дружившие между собой. Друг детства переживал депрессию после разрыва отношений, и ему надо было на некоторое время уехать из Стокгольма. Матери посчитали, что пары недель будет достаточно. Вся компания обещала Сванте помочь. Как и я, Сванте приехал в Лунд в поисках свободы, но от его мамы так просто было не отделаться: она звонила ему практически каждый день на общий телефон в коридоре студенческого общежития и раз в неделю присылала посылку с едой. Веселыми вечерами наша компания поглощала съестные припасы из посылки, с хохотом зачитывая инструкции по приготовлению: «Когда разогреешь форму в духовке, она станет горячей. Не обожгись!»