Эффект бабочки - [5]

Все в их квартире было небольшим, аккуратным, уютным. Когда-то папе дико повезло унаследовать этот маленький мирок за двоюродной бабушкой, которую тот невероятно любил, ценил, ухаживал до последнего. Причем ухаживал чисто по-человечески, а не с мыслями о том, что когда-то получит вознаграждение за свой труд. Он вообще был человеком сердешным и искренним. Не юлил, не таил, не притворялся, делал добрые дела потому, что хотел, а не потому, что продумывал возможную выгоду на два хода вперед. Видимо, за это его и любили. За это когда-то полюбила мама, коллеги, друзья, а Настя любила его просто потому, что это был ее папа.

Девушка окинула взглядом кухоньку, в миллионный раз умиляясь цветочным обоям на одной стене, веселенькой плитке им в тон на фартуке, финтифлюшкам, которые были так дороги маминому сердцу, а потому висели, стояли, лежали то здесь, то там. Часики в виде тарелки, горшки с фиалками на подоконнике, вышитая своими руками скатерть с такими же цветами, как на обоях, серьезный домовой, следящий за происходящим вокруг с высоты своего убежища на холодильнике.

Наталья Веселова вкладывала душу в эту кухоньку. Вкладывала почти так же рьяно, как когда-то в мужа, в детей, в их светлое будущее.

Перед Настей опустилась тарелка с сырниками, пиала с вареньем, поймав полный восторга взгляд дочки, Наталья подмигнула, а потом снова отвернулась к плите, выключила чайник.

— Андрюша, завтрак! — крикнула, разливая кипяток по чашкам, а потом перебрасывая чайный пакетик из одной, в другую.

Обычно, каким бы поздним завтрак ни был, к нему Андрюша не спешил. Сначала ему положено было провести ритуал по проверке всех доступных соцсетей, потом выкормить жителей многочисленных ферм, которых на его телефоне было множество, и лишь потом можно было снизойти до умывания и утреннего приема пищи.

Поставив на стол три чашки, блюдце для себя и сына, Наталья опустилась на стул рядом с дочерью.

— Почему грустишь, сластёна? — подперев руками подбородок, женщина устремила внимательный взгляд на дочку. Сразу заметила, что Настя не в лучшем настроении, думала, показалось, а вот теперь понимала, что так и есть. Даже сырники не смогли помочь разгладить морщинку между бровей.

— Не грущу, просто… — девушка опустила сырник в варенье, а потом приподняла, задумчиво следя за тем, как тягучие капельки возвращаются в пиалу. — Я сегодня говорила с Петей…

Мама нахмурилась, но промолчала. Петр ей не нравился. Точнее когда-то нравился, но стоило узнать, как некрасиво он поступил с дочкой, вся симпатия улетучилась. Подумать только! Променять ее Настеньку, на какую-то вертихвостку! Тешил Наталью только тот факт, что Настенька не очень-то страдала, а еще вера в то, что он когда-то пожалеет, но Асю ему уже не видать.

— В общем, решила, что пока не буду с ними танцевать. Нога не пускает. Буду искать что-то другое, — девушка подняла взгляд, несмело улыбнулась. — Потерпишь лентяйку еще несколько недель, пока что-то найду? — посвящать родительницу в то, как именно она «решила» совсем не хотелось.

Конечно, она ожидала, что мама удивится. Подозревала, что расстроится. Даже готова была к тому, что начнет выпытывать, но нет.

Наталья какое-то время смотрела на дочку растерянно, а потом закрыла лицо руками, тяжело вздыхая.

— Меня сократили, Настён. Вчера.

Сердце ухнуло в пятки. Вот так, в один день их семейный мир — небольшая, но устойчивая лодочка — грозил пойти на дно. А то, что ее попросили из группы, вдруг потеряло ту значимость, какую имело еще минуту тому. Без маминой зарплаты они загнутся. Окончательно и бесповоротно.

— Как?

— Просто. Предупреждали давно, что всех не потянут, но я и подумать не могла, что доберутся до нашей бухгалтерии.

— И что теперь? — сырник снова нырнул в варенье, идя на дно посудины, этого не заметила ни одна из сидящих на кухне.

— Если б я знала, Настенька. Вчера и сегодня звоню по знакомым, пытаюсь хоть что-то, хоть как-то… Я уже и не помню, как это — искать работу, представляешь? Сколько я там просидела? Семь лет?

— Семь. — Столько же, сколько уже нет папы.

— Да, и теперь пытаюсь вспомнить, как это делают. Но всем молодых подавай. А на меня, сорокалетнюю, смотрят, как на умалишенную. Будто я в модели набиваюсь.

— Мамочка… — Настя прикрыла глаза, в сотый раз за день чувствуя горечь на языке. Все так сразу и так не вовремя.

— Ты только нос не вешай! — заметив, что дочь стала чернее тучи, Наталья как-то сразу забыла о собственных горестях, взяла дочкины руки в свои, заглянула в глаза. — Прорвемся, мы же всегда прорывались. Правда ведь? Да и нельзя нам грустить! Только подумай какая хохма — Веселовы, да грустят!

Настя кивнула, не чувствуя ни грамма уверенности в словах мамы. Всегда прорывались, но какой ценой? За счет здоровья, нервов, собственной гордости. И стоило только всему устаканиться, стоило успокоиться, стоило начать планировать, как все полетело в бездну.

— Оооо, сырнички, — в кухню смерчем влетел всклокоченный Андрей, шумно грохнулся на стул, схватил чашку с чаем. — Вы чего такие тихие? — и лишь забросив в рот вкусность, хмуро глянул на своих женщин. Иначе он их не называл. Помнил сказанные когда-то отцом слова и обязательно собирался их исполнять.