Ее сердце - [2]

Вскорости я стал замечать, что с Хаффлпаффом творится что-то не то. Они и раньше не отличались особой загруженностью личными и мировыми проблемами. Теперь же у них напрочь снесло крышу. Взять хотя бы то, что они постоянно улыбались. Все. Без исключения. Всегда. Наверное, даже во сне. А уж когда они собирались вместе в Большом зале, гогот и вопли от них стояли такие, что рев трибун на матче «Пушек Педдл» можно считать шепотом.

Количество шалостей «Made in Hufflepuff» росло с пугающей скоростью. В том же головокружительном темпе уменьшалось количество их баллов. Преподаватели хватались за головы: сладить с разболтавшимся Хаффлпаффом не было никакой возможности. Создавалось впечатление, что весь факультет находится под каким-то неизвестным проклятием. Которое можно было бы назвать, к примеру, «Пофигиссимус»…

— «Всехзадолбациус», — поправила меня Аманда Забини, когда я озвучил свое предположение однажды за завтраком.

— «Одурениус» три раза и массовое разжижение мозгов, — мрачно изрекла ее сестра-близнец Алиссия, наблюдая, как сумасшедшие хаффлпаффцы выстраивают на столе пирамиду из кубков с тыквенным соком.

Седьмой этаж, восьмой… Неуклюже вскарабкавшись на стол, Санни ставит свой кубок, начиная девятый ряд пирамиды, и… О да! Чуть накренившись, башня на секунду замирает, а потом стремительно рушится. Грохот, вопли, лужи тыквенного сока, застывшая с открытым ртом декан Хаффлпаффа Ханна Лонгботтом и счастливый хохот ее чокнутых подопечных, с головы до ног залитых соком.

— Пятьдесят баллов с Хаффлпаффа, — ровно проговорила МакГонагалл, поднимаясь из-за учительского стола. — Всему факультету отработка в Большом зале. Без применения магии. Немедленно.

Лонгботтом наградила своих учеников уничтожающим взглядом и ринулась вслед за директором. Не иначе, вымаливать прощение для барсучат…

А Санни, которую, по моему мнению, за такую подставу следовало порубить в мелкий фарш и скормить Гигантскому кальмару, сидит на столе в луже сока, похожая на кузнечика-переростка, и счастливо улыбается:

— Народ, тут немного сока в кубке осталось, кто-нибудь хочет?

Народ радостно ржет в ответ и стаскивает Санни со стола.

Спустя полчаса мы сподобились лицезреть виновников обеденного инцидента, стройной колонной шагающих в Большой зал. Печатая шаг, они потрясали швабрами с нацепленными на манер знамен тряпками и под грохот ведер дружно орали: «We are warriors, warriors of the world!»

Определенно, барсуки сбрендили в полном составе.

* * *

Плохое настроение — не самый лучший спутник для времяпрепровождения. Но в тот вечер я выбрал именно его. Меня терзала глухая, беспричинная тоска.

Может, я тосковал по тем временами, о которых так ярко рассказывал отец: когда Слизерин был блистательным собранием благороднейших магических родов, элиты волшебного мира… Когда Змеиный факультет олицетворял богатство и могущество, оплот чистой аристократии… Жалкая кучка изгоев, потомков некогда уважаемых, а теперь ограниченных в правах и разорившихся фамилий, дети Пожирателей Смерти, в чью сторону и плюнуть зазорно — вот кто мы теперь. У нас нет ничего, кроме громких титулов, чистой крови и одержимости вернуть былое величие наших семейств.

Слава, власть, деньги, уважение — все это давно принадлежит другим. Толпе Поттеров, одна фамилия которых вызывает благоговение окружающих. Ораве Уизли, перед которыми расшаркиваются и лебезят, разве что на коленях не ползают. А мы… Нам достается лишь презрение.

Я досадливо передернул плечами. Мысли скакнули в другое русло.

Герои войны, гриффиндорское трио… Теперь уже дуэт. Рон Уизли погиб четыре года назад — с аврорами такое случается. Его дражайшая супруга поплакала, поубивалась для приличия, сменила фамилию на девичью и заявилась в Хог преподавать Трансфигурацию. Положа руку на Слизеринский герб, преподает хорошо… Да что там, великолепно преподает! И, кстати, свет еще не знал такого язвительного декана Гриффиндора. Отец говорит, что порой профессор Грейнджер так напоминает его покойного крестного, что он готов поверить в переселение душ. Правда, когда я с деланно беззаботным лицом поведал ему школьную сплетню о том, что у профессора Грейнджер был роман с Северусом Снейпом, отец уж слишком резко потребовал не пороть чушь.

Ну и Гарри Поттер… которого-никаким-ломом-не-пришибешь. Казалось бы, после развода с женой, ознаменовавшегося тысячей и одним скандалом, и не менее громогласного увольнения с поста начальника Аврората он неминуемо должен был потонуть в море общественного разочарования и, как следствие, презрения. Вольдеморта с два! Вышел из двухнедельного запоя, побрился, нацепил чистую мантию — и ломанулся в Хог, зализывать раны под крылышком своей боевой подруги и по совместительству иногда преподавать ЗОТИ. Вот именно, иногда. То, что Герой войны, кавалер Ордена Мерлина первой степени, тысячу-раз-заслуженный-и-ничем-не-убиваемый аврор — горький пьяница, ни для кого не было тайной. Сколько раз профессор Грейнджер заменяла его на занятиях (кстати, ЗОТИ ей тоже удавалась блестяще), а он появлялся на ужине с красными глазами и подрагивающими руками, бледный, помятый, отрешенный, и с виноватым видом выслушивал яростное шипение Грейнджер, и прятал взгляд от молчаливого осуждения профессоров и учеников, и оба его отпрыска не знали, куда девать глаза со стыда… а на следующий день его опять замещала декан Гриффиндора. Безупречная, красивая, холодно-спокойная Гермиона Грейнджер, в бывшем замужестве Уизли. Так и слышу ее ледяной хрипловатый голос: «Ты теряешь лицо, Гарри»…