Ее большая цыганская беременность - [2]

Однако Игнатьевы и глазом не повели. Наоборот: закричали, здороваясь, стали звать гостью пить чай. Черная женщина улыбнулась неожиданно кротко и поплыла в своих юбках и кружевах по прихожей плавно и осторожно, словно боясь разнести тем, что от нее исходило, стены или задеть людей. Возле стола она, поздоровавшись со всеми, отцепила от широкого кожаного пояса в бляшках и крючках большой полотняный мешочек и подала бабушке Игнатьевой.

– Как чай заваривайте в ситечке и два раза в день, – пояснила она таинственно.

Алмазовы перекрестились еще по разу.

Гостья сделала вид, что не заметила.

Ее усадили за стол, налили чаю, пододвинули вазу с конфетами.

И все же было видно, что женщина здесь не своя. Никто не обрушился на нее с новостями и расспросами. Разговор вела только Игнатьева-самая-старшая. Был он степенный, самый общий, о погоде и прочем. Алмазовым гостью представили как Ксению, просто Ксению.

Вдруг задумавшись посреди разговора, бабушка Игнатьевых посмотрела на бабушку Алмазовых и сказала:

– А Ксения у нас, между прочим, гадалка первостатейная. И не сглазит никогда, совсем не глазливая. И точно всегда гадает.

Ксения невозмутимо перекусила пополам шоколадную конфету, словно речь шла не о ней, и отпила еще чаю.

Алмазовы было встрепенулись, но потом вспомнили, что им надо не точно, а так, чтобы Есенька, наконец, принялась ждать ребенка. То есть если для дела сильно надо, то красиво обмануть.

Ксения положила в рот вторую половину конфеты и снова запила. А потом сказала:

– Давай, красавица, руку.

И посмотрела зеленоватыми глазами прямо на Есеньку.

Алмазовы охнули. Есенька встряхнула волосами, вызывающе оглянулась и протянула Ксении правую ладонь, выпрямив длинные тонкие пальцы так, чтобы было видно – ничего она в своей судьбе не боится показать. Такой был у невестки Алмазовых характер.

Ксения взяла в мягкую ладонь смуглую Есенькину руку, чуть прищурилась, разглядывая линии, и заговорила. Голос у нее был – это стало сейчас особенно заметно – глубокий, звучный, даже немного резкий. Говорила она не о будущем Есеньки, а о ее прошлом. Все было верно. Говорила о характере, и это тоже было верно настолько, что Есенька пару раз даже покраснела. Наконец, Ксения сказала о будущем:

– Своей судьбы не надо знать никому. Скажу только то, что не потревожит твоего покоя. Если тебе интересно, твой первенец будет мальчик.

Потом Ксения посмотрела на стол возле Джонни и попросила передать ей тарелку с пирожками. Руку Есеньки она отпустила, словно мгновенно о ней забыв. Зато Алмазовы не могли забыть. Все они делали глазами Есеньке знаки, чтобы она, не дай боже, не позабыла просто так слова гадалки.

– Да прекратите мне ушами махать, – не выдержав, зашипела Есенька в сторону мужа. Лелька со злостью пнула золовку под столом, но все остальные, сообразив, что могут перестараться, тут же уставились в свои чашки или на Ксению.

Ксения доела пирожки, раскланялась и ушла.

А Есенька вскоре тоже стала ждать ребенка. Поверила, стало быть.

Сто лет назад кочевые Есенькины бабки ждали детей спокойно и без суеты. Никто не водил вокруг них хороводов, не таскал по врачам, не вел с ними бесконечные разговоры о беременности в общем и полной вероятной будущей биографии ребенка в частности. Они так же, как все, как до беременности и после нее, ходили гадать бабам в деревню или на рынок, воровали при случае кур, стирали на речке белье и, уж конечно, передвигались на своих двоих, не пользуясь даже такой малой поддержкой, как туфли или другая обувка.

Есеньку порой брала тоска по тем временам, хотя, говоря по чести, никогда ей особо не хотелось ни стирать на речке, ни лично ощипывать и потрошить куриц. Но то, что устроило все немалое семейство Алмазовых, узнав о том, что вот-вот родится у них четвертое поколение, очень утомляло. В такой всемерной заботе не купался ни один сказочный восточный падишах.

Во-первых, Есеньку нисколько не тошнило. Ни первый месяц, ни второй, ни третий. И есть она ничего особенного не хотела. Но Алмазовы никак не могли с этим смириться! Стоило Есеньке задуматься на ходу, как ее усаживали: побледнела, мол, сейчас как бы в обморок не упала. Стоило поморщиться от какого-нибудь запаха (а то и не запаха, а случайного звука во время готовки), и готовка тут же сворачивалась: Есеньку тошнит, вы разве не видите, бессердечные?

А уж с пищевыми капризами было полное безумие. Есеньке наперебой предлагали, а то и напрямую пытались скормить киви, бараний шашлык, банку маринованных огурцов или помидоров, персики, свеклу, селедку – в общем, все то, что она терпеть не могла или редко видела на домашнем столе (и тоже, чаще всего, не могла терпеть). Правда, заказанный в ресторане бараний шашлык пришелся ей было по вкусу, но сразу после ужина ее угораздило прочитать в Интернете, что под видом баранины в ресторанах, дескать, жарят бездомных Бобиков и Шариков. После этого она провела весь вечер на коленях в туалете и слышать не могла не только о бараньем, но и вообще о любом шашлыке. И даже на домашние котлетки косилась с опаской. Что, конечно, тут же побудило Борисову бабушку жарить их чаще и потчевать невестушку изо всех сил. По крайней мере, Есеньке казалось, что ее просто преследуют говяжьими котлетами.