Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени - [63]

В девятнадцатом веке, когда государство, перестроившись, переживает свою абсолютистскую форму и отказывается от религиозной легитимации, оно само становится мишенью для критики: множатся голоса, призывающие к его низвержению. Маркс и Ницше усматривают в этатизме Руссо и Гегеля принципиальную ложь и, возвращаясь к истокам понятия, радикально критикуют новое государство как таковое, в качестве теологического пережитка — как ложного и безличного единства, которое отчуждено от общества, от народа и является гарантом всех остальных отчуждений. Маркс выступает за разложение, Auflupung государства. Впрочем, государство переживает эту революционную критику…

По мере того как в Европе идет становление и возвышение национальных государств, продолжается захват этими государствами всего остального мира; рост капиталистических империй. На завоеванных территориях государство не стесняет себя юридическими ограничениями и идеологией народовластия, а занимается чистым администрированием, пусть иногда вполне благоволящим местному населению.

В 20‑м веке, как мы уже видели в «Понятии Политического» Шмитта, ставится под вопрос разделение государства и общества, а также сведение политики к государству. Политика становится тотальной — в освободительной, революционной форме или в репрессивной тоталитарной. Ленин, который вплоть до 1917 года следует Марксу и предполагает уничтожение государства после революции, после переходного периода диктатуры пролетариата, на практике, придя к власти, выстраивает мощное государство нового, революционного типа. Это государство постепенно сращивается с коммунистической партией, бюрократизируется, но не теряет при этом ориентации на мобилизованные массы. В конце концов, под руководством Сталина оно превращается в так называемое «тоталитарное государство».

Итак, появляются тотальные государства — фашистское и коммунистическое, — основанные на сверхмобилизации, экспансии государства в гражданское общество. Эта экспансия уничтожает как автономию гражданского общества, так и автономию государства. Из государства исчезает как открытость публичной сферы («республиканская модель»), так и юридический характер абсолютного государства. Первая трансформируется в идеологизированную, истеричную публичность, второй — в тотальное иерар — хичное администрирование.

Впрочем, эти режимы держатся недолго. Одновременно с ними рушатся империалистические режимы в «третьем мире», и земля покрывается сплошной сетью суверенных государств. Идеология суверенного либерального республиканского государства, казалось бы, переживает свой расцвет, но постепенно границы государств становятся проницаемы для международных организаций и капиталистических корпораций — система власти, ранее характерная для неевропейских колоний, в более мягкой форме распространяется на весь мир. Впрочем, в ответ на давление глобализации ряд стран, например Россия или Китай, более или менее успешно охраняют свой суверенитет. Европейские страны возвращаются к идеям суверенитета в результате роста внутренних противоречий в западном мире. Парадоксальным образом, глобализация как распад суверенитета часто ведет к возникновению более мелких, суверенных, хотя и слабых государств. Наконец, рост терроризма заставляет западные страны, наряду с экспансией вовне, жестче защищать свои границы и наращивать военный аппарат. Впрочем, надо отметить, что бюрократизированные капиталистические корпорации, которые частично приходят сегодня на смену государству, происходят из того же источника, что и оно, средневековой «корпорации» как возвышенного политического тела.

2. Суверенитет

А — Б. Предпосылки и предыстория

Представления об абсолюте, о некоей полностью независимой инстанции, возникли давно. Они были четко сформулированы на заре европейской метафизики, в Древней Греции, когда политическая революция и секуляризация в Афинах 6–5 веков до н. э. позволили прийти к рациональному понятию о Едином. В трудах Парменида и Гераклита (вспомним известный фрагмент последнего: «мудрое от всего отделено»[4]) уже намечено представление об абсолютном, то есть полностью автономном и в то же время всесильном начале. Впоследствии эти представления развивались, переплетаясь с религиозными, монотеистическими верованиями и с политическими институтами монархического типа. Возникла религиозная и политическая метафизика.

Но, конечно, метафизика абсолюта возникла не на пустом месте. Многие исследователи, и особенно Джорджо Агамбен, выводят понятие суверенитета не из рациональных корней, а из первобытно — религиозных. Агамбен показывает, что архаические религии, в частности римское язычество, понимали под священным (sacra) не просто сферу культового и потустороннего, а особую категорию исключения, под которую подпадали как властители (цари), так и отверженные, отторгнутые из человеческого сообщества в мир животных. Это наблюдение дает Агамбену возможность говорить о суверенитете в предельно обобщенном, аисторичес — ком смысле и делать апокалиптические выводы в отношении сегодняшней эпохи — когда, по формуле Беньямина, «состояние исключения становится правилом», и человек, возвышаясь над собой, одновременно низводится до стадии простой животности.