Единственный свидетель - Бог: повести - [12]

Полчаса спустя вернулся отряд. Пленному дали воды, связали и бросили в поповский сенной сарай. Возле сарая стал ходить караульный с примкнутым штыком.

XIII

В полдень звонкий сигнал трубы призвал батарею на церковный парад[4].

Взводы выстраивались на линию. Толпа празднично одетых крестьян составляла нашу публику. Молодые парни завистливо смотрели на конных канониров, которые ввиду множества женских глаз держались орлами.

Скоро на левом фланге появился Оноприенко. Я скомандовал: «Батарея! Смирно! Равнение на командира!» — и, оголив саблю, поскакал перед фронтом навстречу подполковнику. Мы сблизились, я доложился, командир поздоровался и поздравил батарею с праздником, остался доволен раскатами молодцеватого «ура!» и начал традиционную речь.

«Гвардейцы! Артиллеристы! В торжественный для нашей батареи день каждый из нас от левофлангового канонира до вашего командира оглядывается на пройденный батареей полувековой путь, начало которого положено было в достославном восемьсот двенадцатом году подвигами наших предшественников. Мысленным взором мы видим их сейчас на правом фланге, по ним мы равняемся, их мужество и стойкость, исполнение ими долга — для нас вечный пример. Государь император оказал нам свое доверие. Мы посланы защитить высшие интересы Отчизны…»

Что далее говорил командир, я слушал плохо — эту речь я по памяти мог сам рассказать, она много лет не обновлялась. Но, пользуясь возможностью, подполковник Оноприенко вкрапил в нее сегодняшний случай: поругал вооруженных противников государя, похвалил решимость солдат, восхвалил щербатого Мирона и выразил уверенность, что в более крупных делах, коих все мы должны желать, батарея, как один человек, выкажет мужество и боевое рвение.

Меж тем прибыл поп, облаченный в ризы, несли хоругвь, пели босоногие дети в белом.

Поп со своей свитой стал с нами на одну линию, лицом к батарее. Командир спешился, спешился и я. Солдаты сняли шапки.

Скука стояла невообразимая, как всегда бывает на церковных парадах. Батюшка, верно, впервые служил перед фронтом воинского подразделения и оттого был искренне разволнован и старался — худшее наказание для батареи трудно придумать. Приглядываясь к нему, я нашел в нем сходство с покойным государем. Невольно вспомнился мне смотр на Царицыном лугу, где государь произнес удивившую меня речь. Дело было так. Дворянский полк[5] выпускали в действующую армию, и государь решил лично нас вдохновить. Нас построили, мы долго его ожидали. Наконец он приехал в открытой коляске, пересел верхом и, выехав перед отрядом, сказал: «Поздравляю вас от души с чином, надеюсь, вы не пожалеете жизни за Веру, Престол, Отечество. Вы знаете, к кому обращаться — прямо ко мне; меня не будет — к моему сыну. Будьте уверены, я вас не выдам. Прощайте, бог с вами, бог с вами!»

При выпуске лучшие, но со средствами для экипировки, посылались в кавалерийские полки, лучшие, но безденежные — в артиллерию, прочие — в пехоту и саперные батальоны, малоспособные направлялись в батальоны внутренней стражи.

Товарищи мои грянули «ура!», сломали строй, восторженно кинулись целовать государю руки, сапоги, стремя, лампасы. Полк превратился в толпу, каждый лез вперед, желая прикоснуться к царю хоть пальцем. Не буду порицать моих товарищей — они поступили так, как нас учили поступать. С подъема до отбоя нам внушалось, что император — самый умный человек России, да и только ли ее — всей современной цивилизации. Он ответствен за историческую судьбу огромнейшей державы; он, не зная усталости, заботится о нуждах множества народов, объединенных в империю; он противостоит проискам англичан, немцев, турок и Австрии — и всегда с успехом; драгоценное его время отнимают и внутренние враги спокойствия — он вынужден думать и об этих мерзавцах; он всем благодетельствует, он награждает преданность и храбрость. Не будь его, не было бы и нас с вами, говорили нам наставники. Немудрено было прослезиться юношам, зная, что царь прибыл поздравить полк специально.

Хочу сказать о себе, что я оставался вне ликующей толпы однокашников, поскольку государь всегда стоял вне круга моих интересов. В этом нет моей заслуги, это перешло ко мне от отца. Будучи ученым лесничим Гродненского уезда, он меньшее время уделял лесам, а большее чтению Гомера, Сенеки и сравнительных жизнеописаний.

Следуя за отцом, и я приучился считать своими современниками не шумную ватагу одногодков, а Гектора и Одиссея, легионеров Цезаря и хитроумного Цицерона. К тому времени, как обстоятельства вынудили меня поступить в Дворянский полк, я был более гражданином первого Рима, чем подданным третьего, и два года учения военному делу не смогли изменить моих привязанностей. Речи римских трибунов легко вспоминались мне, когда приходилось слушать церковнославянскую тарабарщину в церкви или бездумные выступления наших командиров. Ничего удивительного, что приветствие государя глубоко меня разочаровало. Что за речь, думал я. Так всякий может сказать: «Бог с вами, бог с вами». Наш курсовой командир говорит лучше. «Я вас не выдам!» Кому не выдам? Ерунда какая-то.

Скоро полк командою командиров был возвращен в порядок, коляска с государем укатила, а нас повели в казармы.