Единственный чеченец и другие рассказы - [6]

При возможности Федорина обещали перевести на более подходящее место, хотя он быстро свыкся с назначенным и все реже ощущал себя в чужом костюме среди незнакомой публики.

Процесс армейского воспитания всегда представлялся ему в виде четырехугольной тюрьмы, охватывающей голый плац, где под жгучим солнцем краснорожие унтеры гоняют до обмороков звероподобных тупых юнцов, не способных полезно служить обществу… В жизни хватало и этого, но многое удивило его. Среди курсантов и преподавателей нашлось немало умных и все понимающих людей, надевших форму в силу разных причин и подшучивавшими над уставными глупостями. Дело свое сотрудники в большинстве знали, не придавая значения маршировке на общих разводах — так, специфика ведомства. В аудиториях и классах шла действительная учеба с лекциями, семинарами, рефератами, успевающими и отстающими, освоением нового материала и закреплением пройденного. Странные штатскому уху предметы отличались не меньшей разработанностью, чем какое-нибудь ресурсоведение природных зон страны, имелась та же всеобщая философия, нынешняя информатика, заграничные языки.

Научную механику в высших образовательных учреждениях Федорин знал плохо, что-то наблюдал в студенческий период. Тем неожиданнее оказалось наличие здесь всех должных атрибутов — плановых тем, исследовательских заданий, раздачи степеней. Ерундовость и формализм результатов народ вполне сознавал, но ведь так обстояло почти во всех неприкладных отраслях. К тому же тут жестче, чем где-либо, выполнялось установление "положено — значит, должно быть", усугубленное архиконсерватизмом и неизменностью правил с древних времен. Свежему взгляду острее виделось противоречие, несовместность вольной мысли с тяжелой казенщиной, приказным порядком. Да и та же учеба, развитие составляют процесс творческий, индивидуальный, а вколачивался прежде всего параграф, штампы, стандартный набор. Не говоря о том, что львиная часть проходимого, как и везде, выпускникам едва ли могла когда-нибудь пригодиться.

Впрочем, уставшего от невзгод Федорина все это заботило мало. С коллегами он сошелся быстро, военная среда легко сближает людей. При шестидневной рабочей неделе торчать на службе приходилось не больше прежнего, в основном придумывая себе какое-нибудь дело, жаловании же шло намного больше и выплачивалось почти в срок.

Обсуждая его устройство, жена сказала вечером на кухне:

— Какой из тебя солдафон, Федорин? А если станешь им, то еще хуже…

Но не перечила. "Повезло мне с ней", — не раз думал он, прибавляя с мысленным вздохом: хоть в этом…

Когда началось чеченское безумие, в училище заговорили: "Скоро поедем". Прочили отправку вплоть до слушателей, по крайне мере выпускных курсов, на охрану коммуникаций и административных границ. Но время шло, в болевой точке затягивались немыслимые для огромной армии бои за провинциальный город, а приказа не поступало. Рвущихся осаживали — служите где служите, не Иностранный легион. Героический порыв остыл, и тут пришла квота: двадцать человек в трехдневный срок, на сорок пять суток, а там может и больше, как повезет.

Ехать не принуждали, хватало добровольцев, но молодым офицерам не выказать доблесть было вроде как не к лицу. Проявило в целом патриотизм народу вдвое против нужного, всех возрастов и должностей. Набрали по справедливости, человек от кафедры или отдела, дабы не оголять штат, прочим обещали следующие разы. Возглавил группу начальник курса дисциплин подполковник Стекольников, башковитый лысеющий весельчак с багровой рожей кадрового вояки — мороз, солнце и алкоголь. Он презрел штабной стульчик в Ханкале, где зависло несколько человек, и прибыл с оставшимися в отдельный полк ВВ, куда они получили назначение.

Полк с начала весны держали в каком-то странном резерве. Переброшенный осенью на Кавказ, он участвовал в зимних боях на юго-восточном направлении, добросовестно занимал указанные рубежи, а потом увяз. К центру не перемещали, на окраинах же мятежной Ичкерии установился хрупкий баланс. Равнину официально контролировали федеральные силы, по мере возможностей закрепившиеся в предгорьях. Дальше властвовали главари племенных банд, новоявленные вожди сохранившихся даже в изгнании кланов. Оседлать горную часть без многократного численного увеличения, наведения хоть какого-то порядка в руководстве, координации и обеспечении войск оказалось невозможным. Командование, знающее лишь требование сверху, вряд ли осознавало это стратегически — просто не вышло. Взятие Грозного ценой тысячных жертв, точно Праги и Берлина сорокалетием раньше, распыление по занятой территории ослабили группировку. Она не смогла даже запереть крупные ущелья с проходами за хребет, откуда подпитывался противник; за недавнюю помощь тамошним сепаратистам южные соседи вредили бывшему Брату, как могли.

После случаев тяжелых потерь и даже гибели в полном составе колонн, осуществлявших кровообращение армии циркулированием по «очищенной» зоне, было решено обеспечить им твердую безопасность. В результате полку при спорадическом участии в боевых операциях отвели ежедневное сопровождение войсковых «лент» на признанном наиболее сложным участке. Грузовики пылили среди заросших разнотравьем полей и взбирались на серпантины под охраной собственной бронетехники, иногда даже танков, но в назначенном месте останавливалась, чтобы принять в хвост, голову и где-нибудь сбоку дополнительные БТРы. Эффект был сомнителен, в пути цепь все равно растягивалась, особенно на пересеченных участках, верный способ подрыва крайних машин превращал колонну в мишень независимо от мощи конвоя. Тем не менее он исправно выезжал на рассвете, ибо военный механизм силен исполнением приказов и слаб их частой бессмысленностью.