Единственная высота - [16]

— Спиридоновича, — подхватил мужчина. — Вы его помните?

Отступление второе

ПРЕЛЮДИЯ

Дорога свежим шрамом легла через степь. Блеклое декабрьское солнце грело слабо, но холодно не было. Лишь по ночам подмораживало, и развороченная тысячами колес рыжая глина застывала причудливыми комьями. Идти по ним было трудно, и сбоку от дороги по набрякшему солончаку, по кустикам полыни и перекати-поля тянулись многочисленные тропки. Местами они отбегали в сторону, в степь, обходя воронки, заполненные ржавой водой. Сверху ее прикрывал чистый хрупкий ледок. Возле воронок валялись вещи: утюги, кастрюли, детская ванночка, кукла с оторванной рукой, старинный граммофон в коробке красного дерева, подушки, чемоданы. Не так давно они казались очень ценными и нужными, но в пути, чем дальше человек идет, тем меньше остается по-настоящему необходимого. Покореженные грузовики лежали вверх колесами. В одной из воронок торчком стоял зеленый, помятый кузов с красным крестом на боку.

По дороге, а больше рядом с ней кучками и в одиночку шли люди, молча, не переговариваясь. А там, откуда они шли и шли, все сильнее нарастал металлический гул. Изредка их обгоняли тяжело переваливающиеся машины с красными крестами. Навстречу попадались грузовики со снарядами, и тогда все начинали поглядывать на небо — за машинами охотились «мессершмитты».

«Санитарки» поднимались к дороге из балочки, где раскинулся совхозный поселок. Выстроен он был недавно, перед самой войной, и стандартные домики, вытянувшиеся вдоль балки, еще красовались свежей побелкой, а некрашеный штакетник перед ними огораживал голые, необжитые клочки земли. Поселок был пуст, хлопали ставни на ветру, и некому было выйти и зацепить крючки. Лишь возле школы — длинного одноэтажного здания — трясли головами кони, меж их ног сновали воробьи, подбирая рассыпанный овес. Ближе к дверям стояли две машины ЗИС-5 с откинутыми бортами, и красноармейцы, явно старослужащие, поругиваясь, грузили ящики. Госпиталь переезжал.

За погрузкой наблюдал пожилой лейтенант в очках, делавших его лицо напряженно-бесстрастным, несвежая гимнастерка топорщилась на животе. Ежась от резкого ветра, Дагиров помогал считать ящики. Вид у него был весьма странный. Застиранные солдатские галифе, судя по раструбам, должны были на ладонь не доходить до щиколоток, но эту нехватку скрыли обмотки на длинных худых ногах. Ботинки основательно растоптаны, а плечи вместо шинели прикрывала замызганная телогрейка.

В госпитале Дагиров был на птичьих правах, так как прибился к нему случайно, хотя с первых дней войны стремился на фронт. Казалось странным и позорным сидеть в полупустых аудиториях, слушать лекции о функциях кишечника и строении глаза, сдавать экзамены, волноваться из-за оценок. Как будто в мире ничего не случилось.

Военные сводки изо дня в день становились суше и тревожнее. В черных ладонях репродукторов бился горячечный пульс войны. Враг рвался на восток и на юг. Сдали Одессу — город, в котором он так и не успел побывать. Старшекурсники, недоучившись, ушли в армию зауряд-врачами. А он, чемпион области по классической борьбе, человек, который одной рукой мог задушить любого фашиста, должен был вместо винтовочного прицела смотреть в микроскоп. Очень хотелось посоветоваться с отцом, но дом был далеко, да и наверняка отец со своей отарой ушел в горы.

Черный, густо заросший майор в военкомате с безразличием предельно уставшего человека в конце концов послал его подальше.

— Не могу тебя больше видеть, Дагиров, — сказал он. — Глупо это. Понимаешь, глупо. Десять лет тебя учили в школе, три года в институте, и все для того, чтобы ты взял винтовку и пошел кричать «ура!». Не-ет! Народ понимает, Сталин понимает, что хоть и война, а стране нужны будут ученые люди. И армии, кстати, тоже. Доучись и иди воюй. — Он закурил и задумался. — Молодой ты, горячий, думаешь, на тебя войны не хватит. Ох, милый, хватит! На всех по горлышко! Иди кончай институт, успеешь еще все ордена-медали получить… а может, и пулю. Одной храбрости мало, нужно умение. Вот пока его у тебя не будет — и цена тебе грош…

Война прихватила Дагирова раньше. Заняв Украину, враг неожиданно прорвался к югу. Участь города была предрешена. Институт спешно эвакуировался, но тонкая нить единственной железной дороги вскоре была порвана. Перегруженные машины вязли в липкой осенней грязи, моторы заклинивало от перегрева.

Дагирову не повезло. Сразу за городом бесконечная лента машин и повозок была разорвана хищными зубами «юнкерсов». Первая же зажигалка угодила прямо в машину, он еле успел выскочить.

Потянулись унылые дни пешего хода. К концу недели голодный, мокрый, весь в грязи, Дагиров наткнулся на госпиталь и упросил начальника взять его хотя бы санитаром. Хотя бы временно. Все-таки он — медик.

Раненых было много, и лишние мужские руки, тем более хоть немного знакомые с ремеслом врачевания, очень пригодились. Поэтому начальство не торопилось избавиться от Дагирова, а сам он был этому рад: в тяжкое для Родины время он помогал ей.

Теперь он был здесь своим человеком, незаменимой правой рукой самого Диамандиди, главного хирурга!