Единственная наследница - [25]

Этот лишенный духовного сана священник был известен в Милане не меньше, чем в Петербурге легендарный Распутин. Одни его любили, другие ненавидели, но все боялись его оккультной власти. Он жил, как медведь в своей берлоге, в старом доме на пьяцца Фонтана, но имел в городе несколько домов и даже вилл, подаренных ему богачами, которых он вылечил.

Матери не было очень долго, и лишь под утро Джузеппина увидела в окно, как она быстро шагает в холоде зимней ночи, стараясь поспеть за каким-то священником в сутане. Отец Раттана был коренастый мужчина с темной кожей и пронзительными черными глазами. На нем была просторная заношенная сутана, но без белого воротничка, поскольку он был под интердиктом. Молча он подошел к изголовью Анджело и, едва лишь взглянув на него, проговорил: «Поздно, ничего уже нельзя сделать. Дайте ему катрамин, чтобы немного успокоить кашель». Мать зарыдала, но он не обратил на это никакого внимания: он давно привык к человеческому горю. Вместо этого он подошел к Джузеппине, которая смотрела на него глазами раненого олененка, и для девочки у него нашлись слова сочувствия. Он погладил ее по голове и сказал: «У тебя, малышка, будет нелегкая жизнь. Ты увидишь цвет своей крови еще до времени. И близкие, родные покинут тебя очень рано. Но найдется один, кто за тебя отомстит и тебя защитит. И кончишь ты свои дни в достатке».

Джузеппина застыла, пораженная его словами, непонятными, но имевшими некий таинственный смысл. И вскоре исполнилось одно из этих пророчеств: она рано увидела цвет своей крови. Но еще никто за нее не отомстил.

Глава 9

Чувствуя на себе пристальный взгляд и уже зная, чей это взгляд, Чезаре, однако, не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Стоя на площади, он продолжал разговаривать с цыганкой, любуясь ее стройной фигурой и тонким смуглым лицом: черными андалузскими глазами, разлетом бровей и длинными ресницами, ее бархатистыми щеками и по-детски трогательными мочками ушей с тяжелыми серебряными серьгами. На девушке была пестрая юбка, доходившая ей до щиколоток, но не скрывавшая босых смуглых ног, и белая блузка с глубоким вырезом.

Огромный медведь, стоявший рядом с ней, покачивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шее. Он пускал слюну в кожаный намордник и высовывал время от времени свой влажный язык. Это был крупный зверь, ростом даже выше взрослого мужчины, с густой темно-коричневой шерстью. Медведь нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании вечернего представления.

Была суббота, и народу ожидалось больше, чем обычно, но пока что зрителей собралось немного – они стояли поодаль, прячась от жаркого вечернего солнца в тени. Среди них был и человек, который не сводил глаз с Чезаре, беседовавшего с цыганкой. Едва вышедшая из отроческого возраста, исполненная той нежной прелести, которую дарит расцветающая юность, девушка была непередаваемо хороша. Ее грудь, еще не развившаяся, с крохотными пуговками розовых сосков, которые невинно появлялись и исчезали в вырезе блузки при каждом ее движении, смуглые плечики под этой полупрозрачной тканью, стройные ножки с розовыми, почти детскими пятками – все обещало райское наслаждение, и мужчина пожирал ее глазами, не теряя, однако, из виду и широких плеч Чезаре. Они знали друг друга, и ему следовало опасаться этого парня, хотя тот вел себя как ни в чем не бывало.

– Какая большая площадь, – сказала цыганка, оглядываясь вокруг. Голос у нее был звонкий и мелодичный.

– Да, – ответил Чезаре. – И красивая. Тебе нравится в Милане?

– Очень, – кивнула цыганка. – Но мне страшновато здесь.

Она впервые попала в такой большой город и еще не привыкла к его широким улицам и площадям. Они встречались уже несколько вечеров, и Чезаре знал о ней многое. Девушку звали Долорес, она родилась четырнадцать лет назад в той самой повозке, в которой умерла ее мать при родах. Отец ее, приземистый черный цыган с серьгой в ухе и курчавыми волосами, играл на скрипке, на фисгармонии и возил медведя по городам и деревням. Он сам, его дочь и этот медведь казались одной семьей.

Вокруг уже собралось немало народу, но любопытные все же держались на расстоянии. Медведь застыл на задних лапах и слегка наклонил голову, чтобы лучше видеть Долорес своими маленькими близорукими глазками.

– Кажется, он тебе улыбается, – сказал Чезаре.

– Да, он умеет улыбаться, – подтвердила девушка.

– А ты его не боишься?

– Кого, Грицли? Да он привязан ко мне, как собака. Иногда мне кажется, что он мне брат, – сказала она, с нежностью глядя на зверя. – Вот попробуй дотронуться до меня.

– Пожалуйста. – Чезаре осторожно потянулся к ней и коснулся смуглой руки цыганки.

Маленькие глаза Грицли тут же вонзились в него, как лезвия двух ножей, рассерженный зверь издал короткий угрожающий рык. Шерсть вздыбилась у него на загривке, а желтые зубы обнажились в мгновенном оскале.

– Спокойно, Грицли, – своим нежным голоском остановила его Долорес. – Нельзя, Грицли, это друг.

Успокоившись, медведь издал глухое ворчание и снова закачал головой, заставляя звенеть колокольчики, в то время как зрители небольшими группками собирались на этот звон.