Единственная любовь Казановы - [7]

Граф передернул плечами, поразмышлял, помедлил, выслушал уговоры, куда более убедительные, чем произносит Арлекин у Гольдони, и наконец сдался. Распоряжение банку было написано, слуга графа отослан с бумагой, а слуге Казановы было приказано в величайшей тайне собрать вещи и приготовить лошадей и карету, чтобы в любую минуту выехать…

— Ваше здоровье, граф! — весело произнес Казанова, поднимая бокал с шампанским, засверкавший в свете полудюжины высоких свечей. — За моего избавителя! — И, осушив бокал, поставил его на стол.

— Благодарю, благодарю. — Граф глотнул вина — немного, но достаточно, чтобы его оценить. Затем с сомнением покачал головой. — Возможно, нехорошо я поступаю, — раздумчиво заметил он. — Что скажет ваш патрон, Джакомо?

— А фиг с… — веселым речитативом пропел Казанова. — Прошу прощения, что вы сказали?

— Ничего. Я лишь подумал о том, как цена мудрости будет растранжирена на безумства… тайны величайших духов — на женщин…

— Для таких утех слишком поздно, — произнес Казанова, сразу утратив свое веселое настроение.

Граф вопросительно посмотрел на него, приподняв брови, на лице его появилось сочувствие.

— А-а, — издал он и взял понюшку табаку, потом другую. — A-а. Одни советуют корни мандрагоры, другие — костный и обычный мозг, цибет со свечами, волосы волчьего хвоста, ласточкино сердце, член кита, фисташки, имбирь, белок… — Граф умолк, временно исчерпав запасы дыхания и эрудиции.

— Увы, — с невинным видом заметил Казанова, — молодость забывается, как и женщина, которую ты желал.

Граф рассмеялся.

— А в своей книге вы высказываете иную точку зрения, — сказал он. — Не вы ли рекомендуете диету?

— Какого дьявола! — воскликнул Казанова. — Зачем Вальдштейн показывал вам мой манускрипт?..

— Нельзя хранить гениальное втайне, — иронически заметил граф. — Предвижу, через сто лет за мной будут бегать, чтобы расспросить о вас.

— Это не примирит меня со смертью.

— Пусть мысль о будущей славе утешит вас сейчас, — любезно сказал граф. — Люди готовы были умереть за это.

— Ну и дураки, — мрачно изрек Казанова. — Год молодости стоит вечной славы.

— Не будем об этом, — заметил граф, явно намекая, что для бессмертного эта тема не представляет интереса. — Но есть один предмет, о котором мне хотелось бы вас расспросить.

— И что же это? — спросил Казанова, исподтишка бросая взгляд на часы и беря бокал.

— Женщины.

— А-а. — Казанова, даже не пригубив шампанского, поставил на стол бокал.

— А-а? — передразнил его граф. — Когда мы с вами познакомились, мсье Казанова, вы не терялись при обсуждении этого увлекательного предмета. И то, что вы говорите в своей книге, подтверждает вашу репутацию соблазнителя.

— Вы очень любезны, — безразличным тоном пробормотал Казанова.

— И все же… — Граф быстро сунул в нос одну за другой две понюшки табаку, что, видимо, должно было подчеркнуть его скепсис. — Простите меня за нескромность… но… вы ничего не приукрасили?

— В этом не было нужды, — задумчиво произнес Казанова, и в глазах его сверкнул былой задор.

— И однако же, — граф, казалось, размышлял вслух, — однако же, хотя у вас было столько приключений со столь многими женщинами и в столь многих странах, хотя вы так лихо перескакивали из одной постели в другую — а может быть, именно потому, — вы никогда по-настоящему не любили, верно?

— Что?! — воскликнул Казанова, наконец почувствовав подлинный интерес к беседе. — Да вся моя молодость и все зрелые годы сгорели на костре страсти…

— Несомненно, несомненно, но это не одно и то же, — холодно заметил граф, прерывая его. — Ну а ваши женщины… они были высоких достоинств? Они обладали шармом, сексуальным любопытством, чувственностью… но испытывали ли они к вам подлинную привязанность, преданность?

— Вы не знали меня или напрасно читали мою книгу… — возмущенным тоном начал было Казанова, но граф перебил его.

— …Вы всегда легко с ними расставались… а замечали ли вы и размышляли ли над тем, что и они без труда расставались с вами?

Казанова заерзал в кресле и со смущенным видом обвел глазами комнату. Ясно было, что эта мысль никогда не приходила ему в голову. Граф заметил произведенное его словами впечатление и с ехидством давнего друга использовал свое преимущество.

— Знаете, Джакомо, несмотря на все успехи вашей плоти — а, признаю, они были многочисленны и поразительны, — я уверен… — тут он на секунду умолк, чтобы сильнее всадить жало последующих слов, — я уверен, что ни одна женщина по-настоящему не любила вас…

— Что?! — От негодования глаза у Казановы чуть не вылезли из орбит.

— Да, — промурлыкал беспощадный граф, — я не верю, чтобы какая-то женщина была в вас влюблена. Не верю, что вы знали, как заслужить такой венец для своей страсти. О, да, вас тянуло к женщинам, вы действительно со смаком любили их, все связанное с женщиной вдыхалось вами, как духи, которые никогда не надоедали, — лишь бы запах менялся. Вы были чувствительны к женскому шарму, вам нравилось остроумие женщин, их веселость, отсутствие у них той дурацкой грубости, что делает столь отвратительными простолюдинов, вас зачаровывал блеск их волос, легкое касание их губ в поцелуе, бесконечная нежность их обнаженных рук, грудей и бедер, однако вы никогда по-настоящему не знали женщин, не знали, что у них есть сердце и голова…