Единорог - [88]

— Видишь ли, Вилли, — мягко сказал Дельгадо, — боюсь, что если ты будешь действовать в таком темпе, она протянет недолго. Я понимаю, что это особый случай, что к ней не применяются правила поведения джентльменов в этом клубе, но, мне кажется, Кару, будет огорчен, если она слишком быстро выйдет в тираж.

— Не бойся, убивать я ее не стану, — буркнул Вилли. — Но если она будет вести себя, как дикая кошка, я ей опять врежу. Если ты, конечно, не возражаешь.

— Ни в коем разе, — сказал Дельгадо, пожимая плечами. — У каждого из нас свои методы.

— Вот именно. Поэтому всего хорошего, и не путайся под ногами. А то если ты еще раз вломишься сюда, то и тебе попадет, приятель. — По тому, как прозвучала последняя фраза, Дельгадо мог убедиться в серьезности намерений Вилли.

Дельгадо задумчиво улыбнулся и сказал:

— Сдается мне, Вилли, что мы еще выясним наши отношения. Но это потом. Сейчас это было бы неверно понято руководством. — Он снова посмотрел на Модеста. Она перевернулась на бок, закрыла глаза. Рот ее был приоткрыт. Она выбилась из сил. Дельгадо с сожалением покачал головой. — Ты выбрала не самый легкий путь, радость моя, — сказал он. — Но не буду мешать. Развлекайтесь.

Он повернулся, вышел из комнаты и прошел через прихожую. Майя последовала за ним. Снова заскрипели петли, и дверь в коридор закрылась. Вилли и Модеста остались одни.

Глава 19

Вилли Гарвин подошел к двери, что вела из прихожей в комнату, и аккуратно закрыл ее. Потом снял все с деревянного столика и поставил его так, что одна ножка блокировала рукоятку, не давая двери открыться.

Он вынул один из ножей из ножен под рубашкой. Модеста уже сидела на диване. Она чуть повернулась, чтобы ему было удобнее резать ремень. Затем он освободил ее от пут. Руки плохо слушались Вилли, и он затратил на эту простую операцию гораздо больше времени, чем требовалось.

Наконец дело было сделано, и Вилли спрятал нож обратно в ножны, а сам сел на диван рядом с Модеста, уронив руки на колени.

Она взялась за разорванные края платья и завязала его на плече. Вилли сидел, уставившись в пол, и молчал.

Модеста повела плечами туда-сюда и облегченно вздохнула. Самый скверный период остался позади. Теперь можно было позволить сознанию поработать над тем, что лежало впереди. Потому что там все уже выглядело куда приятнее.

Примерно так же думал и Вилли.

Она положила голову ему на плечо и сказала:

— Привет, Вилли-солнышко. Расскажи-ка мне серебряной прозой, о чем говорят сейчас на бульварах.

Он словно не услышал ее. Модеста внезапно поняла, что его плечо, на которое она положила голову, жестче стали. Она встревоженно выпрямилась, положила руку на его запястье. Рука Вилли словно окоченела. Даже его лицо показалось ей вырезанным из дерева, когда она коснулась его кончиками пальцев. Все его тело было напряжено до предела.

Она встала, положила руки на его стальные плечи и прошептала:

— Вилли.

Ответа не последовало. Его голубые глаза были устремлены на что-то, отстоявшее на миллионы миль.

Вилли не сопротивлялся, когда Модеста попыталась снять его упершиеся в колени руки, но ей пришлось приложить немало усилий. Затем она толкнула его, чтобы он лег, и переложила на диван его ноги.

Она заметила, что взгляд его словно ожил. Он делал над собой неимоверные усилия, чтобы помочь Модести, чтобы стряхнуть с себя это чертово оцепенение, избавиться от ледяной руки, душившей его.

— Расслабься, Вилли-солнышко, — прошептала она. — Немного отдохни.

Она присела на корточки у дивана, взяла его большую ладонь и прижала ее к своей щеке. Другой рукой она провела по его часто-часто дышавшей груди, дотронулась до плеча. Он повернул голову, посмотрел сквозь Модести. Модести начала тихо водить его рукой по своей щеке.

За последние мгновения в ее сознании словно приоткрылось окошко, и она вдруг увидела с предельной ясностью, какую непомерную ношу взгромоздила на его плечи тогда, у озера, в грузовике, когда стала излагать свой план действий, запретив ему что-либо возражать.

Для нее переживания и физические муки последних двух ночей тоже стали тяжелым испытанием, но она умела быстро запрятать все воспоминания в некий бездонный колодец, где довольно скоро они растворялись бесследно, чтобы никогда больше не тревожить ее.

Да, это было жуткое время, но оно миновало, и воспоминания уже начинали изглаживаться из ее сознания. Вскоре они и вовсе перестанут напоминать о себе, позволив Модести относиться ко всему случившемуся совершенно отстраненно.

Но Вилли…

Она знала, что для него она была волшебным талисманом, центром вселенной. Но три дня он выполнял свою работу в лагере, нося маску непроницаемости, не давая вырваться наружу клокотавшей ярости, сначала при мысли о том, что может случиться с ней, затем от сознания того, что уже происходит с ней, а потом, наконец, от печальной необходимости выслушивать все ту грязь, что лилась из уст бывалых вояк, хваставших своими похождениями.

Случилось так, что и боливиец Гамарра, и поляк Вацек были оба из подразделения Вилли и имели возможность поделиться своими впечатлениями на радость похотливой аудитории. Правда, они имели дело с женщиной, оказавшейся в самопроизвольном обмороке, совершенно равнодушной ко всему происходившему с ней, но тем не менее они явно гордились тем, что первыми из всей полутысячной армии провели с ней ночь. Вилли Гарвин был вынужден все это выслушивать, и эти дни стали для него сплошным, непрекращающимся кошмаром. А ночи… Ночами он лежал в своем закутке, пытаясь изгнать из головы картины того, что вытворяли с ней эти сволочи, пока он валялся в кровати и ничем не мог ей помочь.