Единая-неделимая - [56]

Валентина Петровна, жена адъютанта Заслонского, в громадной серой шляпе с длинными страусовыми перьями и в пепельно-серой, тисненной узором накидке, увидав Морозова из ложи, сделала движение к нему, но, заметив Тверскую, тихонько покачала головой, точно говорила: «Поздравляю… вдвойне поздравляю…»

Тверскую знали в свете по ее изящной красоте, по концертам и портретам, выставленным в магазинах.

… «Тверская… Морозов»… — слышал Морозов шепот позади.

«Тверская… Ну, конечно… та самая… А с нею?.. Морозов, что первый приз взял… Две знаменитости».

«Афиши не напрасно были рядом, — думал Морозов. — Как странно свела нас судьба. На скачке!»

Он хотел рассказать Тверской про афишу на углу Литейного и Невского, про Бурашку и про барышню со шпицем, но смутился и вместо этого спросил:

— Когда ваш концерт?

— В этот четверг.

— Я могу на нем быть? Я достану еще билеты?

— Я вам пришлю. Все места в магазинах проданы. У меня еще осталось несколько почетных кресел.

— За что же мне почет?

— За вашу милую Русалку… Скажите вашему солдату, чтобы он подождал одну минуту.

После толкотни в проходах манежа в предманежнике казалось пусто. Какой-то джентльмен в черном, бархатном, Жокейском картузе, в красном фраке, белых лосинах и сапогах с желтыми отворотами ездил по маленькому кругу на тощей лошади. У самых ворот Тесов оправлял попону на Русалке, собираясь ее выводить. Несколько офицеров стояли у входа на арену и следили за кем-то, уже выехавшим в манеж.

— Тесов, раскрой Русалку и дай ее сюда, — приказал Морозов.

Русалка услыхала голос хозяина и повернула голову. Большие томные глаза ее были усталы. Казалось, у нее после возбуждения скачки наступила тихая истома.

— Прелестна! К ней нельзя придраться. Как я хотела бы, чтобы вы посмотрели мою Львицу! Точно родная сестра. И масть такая же светло-рыжая. Только у вашей маленькая звездочка во лбу. Говорят, это Бог метит лошадь. И не потемнела с годами. Вашей сколько лет?

— Шесть лет.

— Молоденькая. А моей уже все девять.

— Где стоит ваша Львица?

— О, далеко отсюда. В имении Ополье. Вот ты какая, Русалочка! Можно тебя поласкать? Ты не сердитая? Не капризница?

Тверская приложилась щекою к ноздрям лошади и ласкала ее рукою.

— Ты чувствуешь, что я люблю лошадей. Ах! — вздохнула она, отрываясь от Русалки. — Музыка и лошади — это все что мне позволено.

Тесов достал из кармана рейтуз кусок сахара и протянул его Тверской.

— Барышня, вы ей сахару дайте. Она сахар любит. В глазах Тверской Морозов прочел восхищение. Она смотрела на него, и Морозов смутился. Кем любовалась она?

Им? Или Русалкой?..

Но сейчас же ее глаза померкли. Точно в ясный солнечный день нашли на небо тучи и затмили свет. Выражение какой-то печальной обреченности сменило ее восторг. Она будто сама испугалась своего восхищения.

Морозов хотел проверить свое наблюдение и посмотрел на Тверскую, но ее глаз не увидел. Она повернулась лицом к морде лошади и, давая ей сахар, целовала ее между ноздрей.

— Милая, славная, добрая Русалочка, — говорила она, — ну, прощай. Прости, что задержала. Тебе бай-бай пора после скачки…

Когда она шла, потом по манежу и когда прощалась с Морозовым у ложи, она не смотрела на него. Были глаза ее закрыты темным завесом длинных ресниц, и не мог проверить Морозов того, что увидал он в них тогда, когда ласкала она лошадь. Но было у него ощущение: точно толкнуло их друг к другу какою-то неведомою силою, и вот вдруг непроницаемая стала между ними стена и от нее провеяло смертным холодом.

Морозов долго не мог забыть этого впечатления. Он потом старался его объяснить тем, что Тесов открыл дверь манежа и с улицы потянуло холодом. Но что-то внутри говорило ему, что не такой холод охватил его и не от этого холода была эта обреченность в ее глазах.

XVIII

С таким чувством, будто за эти несколько минут что-то серьезное произошло в его жизни, Морозов подходил к трибуне, где сидели сестры Сеян.

Князь Абхази выразительно подмигивал ему, показывая на освобожденное для него место. Варвара Павловна, притворяясь безразличной, разглядывала в лорнетку трибуну. Ее сестра Инна следила за скачками, нагибаясь вперед и всем корпусом поворачиваясь за скачущими офицерами.

Морозов поднялся в трибуну. Абхази и младшая Сеян, сдвинулись теснее, и Варвара Павловна показала Морозову сесть подле себя.

— А, победитель! — сказала она, щуря глаза и наводя на Морозова перламутровый лорнет.

В стеклах лорнета глаза Варвары Павловны казались маленькими и узкими.

— Вы прекрасно прошли. Со стилем. Я вами любовалась.

Она отняла лорнет. Светло-голубые, напомнившие незабудки Белянкиной глаза стали огромными. В них светилась усмешка.

— Ну, вот и добились своего… Познакомились… Представлены… Этакая прелесть!.. Очень рады?.. Счастливы?.. Вы смотрите, вправду не влюбитесь в меня?.. Не вздумайте по мне сохнуть… Что вы так уставились?.. Съесть хотите?.. Не шоколадная… Кушайте конфеты… Утолите ваш голод.

Она подала ему коробку с «Chocolat Mignon» Крафта в блестящих белых с золотом бумажках.

«Или нет после Тверской нигде красоты, как после солнца бледен свет луны, или прав Будда, что в достижении нет счастья и что счастье лишь в стремлении», — думал Морозов, разглядывая Сеян. И тусклою казалась ему ее красота.