Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса - [42]

Это было уже явным перебором, и По поспешил наказать подставившегося бывшего приятеля — он подал в суд на газету "Нью-Йорк миррор", напечатавшую выпады Инглиша. (Кстати, в феврале 1847 года суд поэт выиграл и даже получил 492 доллара компенсации за моральный ущерб. Позднее Томас Инглиш отомстит Эдгару По, вновь изобразив его никчемным пьяницей в своем романе "1844". Там он выведет его под псевдонимом "критик Мармадьюк Молот", про которого напишет, что "он никогда не напивается больше пяти дней из семи; говорит правду лишь по ошибке; имеет моральное мужество, достаточное, чтобы избивать жену, когда он думает, что она этого заслуживает, а иногда и просто так… Он никогда не бывал трезвым более двадцати четырех часов подряд".)

На фоне этих литературных дрязг вновь ухудшилось состояние Вирджинии. Возобновились горловые кровотечения, и По решил, что его жене будет полезнее пожить вне Нью-Йорка, с его гарью, смогом и чадом. Вначале семья поэта какое-то время снимала дом у Ист-ривер, а в конце мая 1846 года Эдгар По вместе с женой и тещей перебрался в Фордхем, деревню, находившуюся в двадцати километрах севернее Нью-Йорка.

Герви Аллен четко описывает новое пристанище семьи По: "В сороковые годы прошлого века Фордхем был маленькой сонной деревушкой, вытянувшейся вдоль старого проезжего тракта Кингсбридж Роуд. Местечко брало начало от заложенного там в 1676 году крупного поместья. Коттедж, в котором поселились По, размещался на треугольном участке земли площадью около акра как раз там, где Кингсбридж Роуд поворачивала на восток, к деревне. В этом небольшом домике с широкими дверями и забранными частым переплетом окнами было четыре комнаты — по две на каждом этаже, кухня с открытым очагом и пристройка для скота. Спереди — маленькая веранда, "увитая побегами жасмина и жимолости и уставленная горшочками с дивными цветами", как писал По. Он вспоминает также "яркую зелень тюльпановых деревьев, частично затенявших дом, и идущие от него в разные стороны дорожки, выложенные большими и гладкими, неправильной формы гранитными плитами… утопающими в чудесном мягком дерне, не плотно пригнанными, с пробивающимся в частых промежутках бархатистым мхом". Крыша была в ту пору из темной сосновой дранки.

Самая просторная общая комната, где обычно работал По, находилась на первом этаже. "Ее обстановку составляли круглый стол, несколько стульев, кресло-качалка и диван или скорее даже кушетка". К общей комнате примыкала крошечная спальня миссис Клемм, куда позднее положили больную Вирджинию. Две комнаты наверху были отведены для По и Вирджинии.

Окрестности были очень живописны. Обращенный фасадом на запад, дом стоял на невысоком холме вблизи дороги. В маленьком дворике росли кусты сирени и раскидистая вишня. С севера к дому почти вплотную подступала небольшая рощица и яблоневый сад. С поросшего травой южного склона холма, сбегавшего к берегу мелководной речушки Милк-крик, открывался вид на привольно раскинувшиеся вдали фермерские угодья".

При этом жизнь семейству По приходилось вести самую скромную. Громкий скандал с "Писателями Нью-Йорка" не принес поэту сколько-нибудь значительных денег. Для ежедневной еды Марии Клемм приходилось па чужих полях копать кормовую репу или собирать одуванчики для салата. При этом она делала хорошую мину при плохой игре, говоря соседям, будто "Эдди очень их любит". Теща поэта прибегала и к испытанным трюкам со старой корзиной для продовольствия от сердобольных "добрых самаритян", и к мелким займам у посетителей, приезжавших по литературным делам к ее зятю.

А состояние Вирджинии неуклонно ухудшалось. Однажды соседка четы По, проходившая мимо их домика, заметила, как поэт и его жена собирают вишни. И вдруг Вирджиния закашлялась, а ее платье вдруг покрылось "алой кровью, такой же яркой, как вишни, которые она ловила". Лекарства, видимо, помогали ей всё хуже, и По в ужасе ждал приближавшейся неизбежной развязки. Он-то, в отличие от многих из окружения поэта, прекрасно понимал, какую роль Вирджиния играет в его жизни. В одном из писем Эдгар По заявил прямо: "Моя милая жена — мой самый главный и единственный стимул в настоящее время. Вот я и сражаюсь с этим жестоким, негодным и неблагодарным миром".

При этом его собственное здоровье также не внушало оптимизма. Поэт не обращался к врачам, но, видимо, на давнюю болезнь сердца наложилась еще какая-то тяжелая хворь, о которой тут же поползли вздорные слухи. В балтиморском "Сатэрдей визитер" даже было сообщено, что Эдгар Аллан По "доработался до такого умственного расстройства, что его пришлось поместить в клинику в Ютике". Это был, конечно, вздор, и все же состояние По было далеко от идеала. Он даже не смог участвовать в публичных чтениях, проводившихся в университете Вермонта, объяснив отказ "серьезной и, боюсь, неизлечимой болезнью".

Однако если собственные недомогания поэт еще мог надеяться одолеть, то состояние Вирджинии к декабрю 1846 года выглядело просто безнадежным. Надо отдать должное нью-йоркской публике — узнав о бедствиях семьи По, многие пытались ей помочь, организовав сбор денег; некоторые сами отправлялись в Фордхем, чтобы поддержать поэта и его умирающую жену. Среди этих добродушных сочувствующих были миссис Мэри Гоув-Никольс и миссис Мэри Луиза Шю, известные своей благотворительностью и помощью неимущим и больным.