Эдатрон. Лесной край. Том 1 - [53]

Вот еще бы узнать, что означает слово «ана»? Женщина, плача и смеясь одновременно, вдруг притянула его к себе и прижала головой к своей груди. Был бы он постарше, то наверно повел бы себя соответственно ситуации, но тело было детским и никак не отреагировало на два симпатичных полушария, оказавшихся по обе стороны его щек. Взрослые реакции ему оказались недоступны, но зато вдруг проснулись детские. Он никак не ожидал такого предательства от тела, которое уже считал полностью своим, но ему вдруг стало тепло и уютно в объятиях женщины, и он уже сам приобнял ее за пояс. Она же, улыбаясь, говорила что-то ласковое и гладила его по голове. Сексом тут и не пахло, а тянуло чем-то родным и близким. Он вдруг вспомнил свою родную мать, давно уже умершую и оставшуюся в той, уже полузабытой, реальности. Рано потерявшая мужа, его отца, она все силы бросила на выживание. Без профессии, без образования — наверно ей было трудно, а тут еще и малолетний пацан на руках. С утра до вечера на работе, ей было не до сына. Спасибо еще в доме всегда были продукты, но готовить пришлось научиться самому. Виделись только по вечерам. Поэтому как-то и не возникло между ними близких отношений, объединяли их только общая крыша и какие-никакие родственный отношения. Наверно она думала, что вот преодолеет очередные жизненные трудности, вот наладится жизнь и она наверстает все то, что недодала сыну за годы нужды. Но время шло и когда в доме появился достаток и уже не надо было думать о том, на что купить новые штаны, то выяснилось, что что-то они растеряли за все это время. А потом уже не интереса, ни желания к семейной жизни у них не возникло. Вошла у них такая жизнь в привычку. Сынок-то оказывается уже вырос, безотцовщиной и фактически без матери, вот и оказались рядом два чужих по сути человека.

Но он на всю жизнь сохранил к ней уважение, как к женщине, давшей ему жизнь и не докучавшей ему излишней моралью и поучениями. Так они и жили вроде родные, но на самом деле далекие друг от друга люди, стараясь не задевать и не лезть в чужую в сущности жизнь. А потом она ушла туда, куда уходят все старики и он проводил ее в последний путь также, как и многих других старых людей, встречавшихся ему по жизни, без лишних слез и сожалений. Но сейчас ему вдруг стало жалко того себя, не знавшего других отношений и считавшего, что так и должно быть, и он покрепче прижался к этой что-то ласково говорящей чужой женщине и зашептал горячо, хороня свое прошлое:

— Ана, ана…

Тут женщина отодвинула его и внимательно с надеждой посмотрела ему в глаза. Непонятно, что она там надеялась увидеть, но в ответном взгляде он постарался выразить все то чувство одиночества, которое оказывается копилось в нем все эти долгие годы. Он и сам не подозревал, что тот старый черствый сухарь, которым он был, мог в глубине души сохранить что-то подобное. А женщина, улыбаясь сквозь слезы, опять прижала его к себе и зашептала что-то ласковое и успокаивающее, что-то такое, щемящее душу, что у него самого на глазах появились непривычные для него слезы. Как давно он оказывается не плакал, что в той, что в этой жизни. Он не засекал время, да и часов у него не было, но просидели они так долго. Она ему что-то рассказывала, а он внимательно слушал, стараясь про себя смоделировать звуки и даже целые слова.

Неизвестно сколько бы они еще так просидели, но он заметил, что женщина устала и, несмотря на слабые протесты, заставил ее залезть обратно в шалаш и прилечь на ложе. Там она, утомленная долгой беседой и держа его за руку, заснула. Воспользовавшись этим, он быстро собрался и пошел на охоту. Долго она не продлилась. Только дошел до ручья. Первое время его поражало обилие зверья и птиц. Непуганая дичь до последнего сидела на месте, не понимая, что пора бы срываться в бегство. Вот и сейчас пять рябчиков сидели на ветках развесистой березы, как мишени в тире и только когда третий из них свалился со стрелой в теле, оставшиеся в живых наконец сообразили, что их убивают и суматошно захлопав крыльями, скрылись в лесной чаще. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же грубо, не обращая внимания на мелкие перья и пух, ощипал их и распотрошил, оставив только сердце и печень. Подсолил изнутри и напихал вовнутрь найденные у ручья листья щавеля, дикий лук и стебли черемши. Туда же сложил отрезанные от тушки и тщательно ощипанные крылышки и ляжки птичек. Можно было бы еще поискать известные ему травы и корешки, но ему не хотелось надолго оставлять женщину одну. Тут же, на бережке, наковырял глины, не очень качественной, но ему не горшки лепить, а для задуманного и так сойдет и обмазал тушки толстым слоем. Получилось три немаленьких шара, рябчики были здоровенные. Все, можно и обратно к шалашу.

Женщина еще не проснулась, так что он еще успел сходить по дрова, то есть собрать по окрестностям хворост. Костер уже давно потух и пришлось разжигать его снова. Хорошенько раскочегарив пламя, он с краю закатил в него глиняные шары и потом только поворачивал их палкой, стараясь, чтобы огонь доставал их равномерно и чтоб они не лопнули. Сам принялся из бересты мастерить ложки. Наука не хитрая, если знать, как. Не к месту заурчал желудок. Ну да, вечное чувство легкого голода. Когда-то он уже забыл, что это такое, но сейчас он уже стал забывать, что такое чувство сытости и даже набив желудок до отказа, все равно вставал из-за стола с сожалением, что больше не вместится, а глаза шарили — чем бы еще поживиться.