Эд, граф Парижский и король Франции (882-898) - [15]

. На Сите звучали трубы, раздавались сигналы тревоги: казалось, башня вот-вот падет под натиском, но она стояла. Нападению, должно быть, подвергались в первую очередь ворота, куда можно было войти только по проезжей части дороги, пересекающей ров[222]. Среди франков неизменно отличались Эд и Эбль; первый поддерживал боевой дух словами и рвением — он не только руководил обороной, но и лично принимал в ней участие: через отверстия в галерее лил на противника кипящее масло, смолу, расплавленный и горящий воск. Нападавшие, на которых попадали эти вещества, гибли либо бросались в реку, чтобы погасить пожиравшее их пламя. Эбль стрелял из лука, и руки у него оказались сильными и исключительно умелыми; по словам Аббона, он якобы пронзил одной стрелой семь человек, — это откровенное преувеличение говорит о фантастической искусности лучника. Франки не упускали возможности в разгар боя язвить врага остротами[223]; однако они сильно уставали, ведь башня не могла выдерживать более двухсот защитников, тогда как осаждающих постоянно было больше, и они могли все время присылать свежие отряды. Как-то раз, например, к подножью башни подъехали их всадники, возвращавшиеся со сбора добычи, бодрые и сытые; их атака оказалась не блестящей, многие были ранены и вернулись на корабли прежде, чем смогли метнуть в неприятеля хоть один камень. Поэтому жены встретили их насмешками; они стыдили мужей за бегство, упрекали за столь скорое возвращение, теряли веру в победу[224].

Однако оборона башни слабела, образовалась брешь — это, вероятно, подались ворота[225]. Эд, Эбль и многие другие в шлемах с плюмажами стояли напротив норманнов, не решавшихся входить. В этот момент с верха башни на плотные ряды осаждающих упало огромное колесо[226], придавив шесть человек. Тогда враг отказался от мысли взять башню открытой силой и прибег к хитрости: он решил выкурить защитников и сжечь ворота и галерею. В самом деле, напротив ворот[227] натаскали кучу дров и подожгли. Вскоре башню окутал густой дым, и на час она исчезла из виду; наконец, ветер переменился и погнал дым на самих норманнов. В этот момент случился новый героический эпизод! Из города пришли два воина, два знаменосца, и поднялись на башню, размахивая шафранно-желтым штандартом, украшенным широкими разрезами[228]; их ловкость в метании дротиков посеяла переполох в рядах датчан, которые, ослепнув от дыма, отступили достаточно далеко, чтобы франки обильными потоками воды[229] могли погасить начавшийся пожар. Наконец, настала ночь и положила конец бою; осаждавшие удалились на свои корабли, потеряв три сотни человек; франки в этот суровый день потеряли лишь немногих. Ночь прошла за починкой башни.

После двух дней боев норманны поняли, что с ходу взять Париж не удастся, и приготовились к настоящей осаде[230], однако не установили полную блокаду города, доступ в который с юга, похоже, оставался свободным до первых месяцев 886 г. Верные своим обычаям кастраметации, они возвели вокруг Сен-Жермен-л'Оксерруа лагерь, огороженный частоколами и защищенный укреплениями из смеси земли с камнями. Потом они начали строить осадные приспособления. В то время как одни занимались этим делом, другие рыскали в поисках продовольствия и прочесывали местность. Сначала они опустошили ближайшие окрестности Парижа и взяли богатую и легкую добычу[231]; чтобы содержать весь захваченный скот, они превратили храм Сен-Жермен л'Оксерруа в хлев и бойню[232]; однако вскоре стада пришлось вывести из этой церкви, которую скопление больных и павших животных сделало очагом заразы.

886 год начался при дурных знамениях! «Франция, покинутая господами и слугами, скорбит; она в слезах, у нее нет вождя. Не является никого, кто оказал бы сопротивление: увы! Все они бегут!»[233] Эти слова упрека, произнесенные современником, относятся, похоже, прежде всего к императору Карлу III. Жалкий государь, повредившийся умом и не слишком крепкий телом! Его поприще состояло лишь из длинного ряда неудач. Благодаря стечению обстоятельств он единолично получил все колоссальное наследие Карла Великого только потому, что несколько ветвей каролингской династии угасло. В 876 г. он был просто королем Аламаннии, в 879 г. вдруг стал королем Италии, а в 880 г. был коронован в Риме императорской короной — в тот же день, что и прадед. Он оказался жертвой «одной из тех призрачных ловушек», какие прошлое иногда расставляет живым[234]. Императорская корона, полученная из рук папы, оказала на его слишком слабый мозг странное воздействие. Отныне из всех своих государств он видел одну Италию; он не слышал призывов подданных, но всегда и незамедлительно спешил на зов верховного понтифика. Он выехал в Италию в 879 г., вернулся туда в 880 г., потом в 881 г.; на сей раз он провел там год и возвратился обратно только в 882 г., когда его в качестве короля приветствовала вся Германия, которую смерть брата оставила в его руках. Но в каком состоянии? Норманны сожгли Ахен, Кёльн, Трир. Карлу III нужно было совершить поступок, достойный государя; он собрал огромную армию, окружил норманнов в их собственных укреплениях в Эльслоо, на Маасе; разгромил ли он их? Нет! Испугавшись грозы, он вступил с ними в переговоры и в июле 882 г. заплатил им за отступление. Все подданные испытали горькое разочарование. Однако если личный престиж Карла получил при этом смертельную рану, то престиж императора еще сохранялся.