Э. Т. А. Гофман, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни - [18]
В Бамбергском театре Гофмана ждет жестокое разочарование. В письме Гитцигу он признается, что положение дел в театре оказалось далеко не таким, как ему расписывал граф фон Зоден. Последний удалился в Вюрцбург, передав все руководство театром в руки некоего Генриха Куно, а тот непробиваемо глуп, несведущ и чванлив. Новый капельмейстер с тревогой обнаруживает, что его директор своим неумением вести дела и полным незнанием театрального искусства поставил театр на грань разорения. Куно, в свою очередь, строит козни против Гофмана, так что последний спустя два месяца вынужден отказаться от места капельмейстера и удовлетвориться должностью театрального композитора. Его ежемесячный гонорар отныне составляет 30 гульденов, однако получает он его нерегулярно, ибо касса театра постоянно пуста. Гофман не жалуется: он доволен тем, что может упражняться в своем искусстве перед публикой, у которой он как композитор пользуется несравненно большим успехом, нежели как капельмейстер. Перед ним вырисовывается реальная возможность обеспечить себе независимое существование, и радость от осознания этого лишний раз убеждает его в том, что он не создан для юридической карьеры. Впоследствии он снова вернется к ней, но пока не хочет даже думать об этом — хотя бы в пику графу фон Зекендорфу, которому он был представлен по прибытии и который, прежде чем повернуться к нему спиной, нашел для него лишь один «добрый» совет — заняться в Бамберге адвокатской практикой.
Чтобы сводить концы с концами, Гофман дает уроки пения и музыки дамам из высшего общества, в которое ввел его барон фон Штенгель. Симпатия, которую он поначалу испытывает к этому благодетелю, позднее обернется антипатией, и Гофман выведет его в карикатурном виде в Сведениях о новых похождениях пса Берганцы.
Ремесло учителя музыки оказывается выгодным во всех отношениях, ибо оно не только приносит ему приличные и быстрые деньги, но и окружает его целым роем графинь, томных барышень и сентиментальных дам, непременно тяготящихся своим замужеством. Волк среди овец. Волк весьма доволен своим положением и признается, что готов оставить этот прелестный городок лишь в том случае, если ему предложат хорошо оплачиваемую должность капельмейстера в каком-нибудь королевском или княжеском доме. Для него это вопрос не столько амбиций, сколько удобства; он прекрасно понимает, что вряд ли где-нибудь будет лучше, чем в Бамберге, резиденции баварского герцога и его маленького провинциального, закоснелого в этикете двора. Вероятнее всего, Гофман везде нашел бы все тех же болтливых престарелых светских дам, те же «китайские» павильоны, и в дни рождения принцесс в зеркале лебединого озера отражался бы фейерверк, а террасы оранжереи были бы увешаны рядами разноцветных фонариков — все как на устроенном герцогом празднике в честь принцессы Невшательской, к которому Гофман подрядился написать пролог. Я наспех набросал вполне заурядную слезливую вещицу, сочинил к ней столь же сентиментальную музыку — ее исполнили — огни — звуки охотничьих рогов — лесное эхо — горы — реки — мосты — деревья — вырезанные на них имена — цветы — венки — все, что положено; успех был необыкновенный, и я получил от матери принцессы вместе с изъявлениями благодарности за вызванное всеобщее умиление 30 каролинов, которые пришлись как нельзя кстати, чтобы я смог устроиться здесь подобающим образом.
Комичность ситуации не ускользает от Гофмана; вообще, от него никогда не ускользало то, над чем было можно посмеяться, и в этом смысле он, подобно Стерну, является подлинным бардом гротеска. Как, например, в знаменитой сцене из Житейских воззрений Кота Мурра с описанием праздника, устроенного князем, почерпнувшим вдохновение из прочитанных им «Les Fêtes de Versailles» («Версальских праздников»). Сценарий их он слегка изменяет ввиду ограниченности средств: кукла, представляющая гения и держащая факел, оказывается слишком тяжелой, переворачивается и соскальзывает вниз по канату, в то время как обжигающие капли расплавленного воска падают на головы ошеломленных слушателей. Никто не осмеливается роптать, за исключением дородного генерала, который с возгласом «Тысяча чертей!» одним прыжком бросается к канату гения, и тот посреди всеобщего смятения падает на землю и разлетается на куски. Несколько позже, во время дождя из цветов, струящегося на гостей, увесистая турецкая лилия шлепается прямо на нос князю, обдавая все его лицо багровой пыльцой, что сообщает ему вид человека, страдающего апоплексией. И даже в тех случаях, когда князь, дойдя до очередного места, специально отмеченного им для себя в том экземпляре, что был у него в руке, красными чернилами, целовал княгине ручку и украдкой смахивал слезу, казалось, что он делает это с еле сдерживаемым раздражением.
