Э. Т. А. Гофман, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни - [12]

основывается именно на таком внешнем сходстве, которому автор пытается дать довольно примитивное и за уши притянутое естественное объяснение, воспользовавшись старым, избитым клише, заимствованным еще Плавтом у Менандра. Иногда же в игру вступают бесконечно более тонкие материи, не поддающиеся логическому объяснению. Гениальность Гофмана проявляется именно тогда, когда он оставляет свои тайны без объяснений. В Эликсирах дьявола Медардус и Викторин соединены не только кровными узами, но и неким метафизическим началом. Томясь в заточении, несчастный Медардус видит «другого» сидящим напротив, слышит его сардонический смех, его блеющий голос и догадывается, что преступление, в котором его обвиняют, было совершено его двойником. Когда ему наконец удается бежать, призрак настигает его, прыгает ему на спину, цепляется за него с безумным смехом, и объятый ужасом Медардус мчится через лес и бросается спиной на деревья и скалы, тщетно пытаясь избавиться от страшной ноши, грозящей задушить его.

Иногда двойники удваиваются повторно или размножаются в таком количестве, что читателю становится не по себе, как если бы он оказался меж двух стоящих друг напротив друга зеркал. Гофман мог варьировать лейтмотив двойника до бесконечности, начиная с синьора Формики, героя одноименной новеллы, который при посредстве целой системы переодеваний и театральных махинаций составляет одно целое вместе с Сальватором Розой, и кончая Повелителем блох, где двойственная природа одного существа проявляет себя в образах двух различных людей. Если только речь не идет о разделении на трех персон, каждая из которых при этом остается исходным целым, как в случае Алины, Дертье Эльвердинк и принцессы Гамагеи. Здесь Гофману мастерски удалось создать впечатление, будто мы имеем дело не с последовательно происходящими превращениями, а с одновременными проявлениями; именно на этом строится загадка, волнующая читателя до глубины души. Где находятся остальные двойники, чем они занимаются, когда их нет в поле зрения читателя? Лейтмотив зеркала, зеркального отражения или его отсутствия, является лишь тонкой вариацией мотива двойника. Гофмановские зеркала, где попеременно появляются то милое личико, то мерзкая рожа, иногда оказываются пустыми: этим отсутствием отражение, то есть двойник, доказывает свою независимость, а потому это отсутствие в высшей степени подозрительно, пугающе и может иметь самые непредсказуемые последствия.

Тема двойника имеет не только личный, но и социальный аспект, ибо почти все персонажи Гофмана наделены гражданским положением, профессией, страной происхождения, пусть даже они одновременно выступают в роли саламандры, вампира, волшебника и т. д. Подобно своему создателю, они живут на двух разных уровнях. Так, молодая графиня — это одновременно гуль, продавец очков — волшебник, а дворянка из монастыря — фея. События, происходящие в Фамагусте или Атлантиде, завершаются во Франкфурте или Дрездене. Даже животные обладают двойственной природой, как, например, пес Берганца, чей образ заимствован Гофманом из «Назидательных новелл» Сервантеса: став жертвой колдовских чар, он то и дело испытывает желание отведать салата из анчоусов, выпить шампанского и походить на двух лапах. Берганца имеет не только человеческую, или «андроидную», но и свою, собачью, копию и рассказывает, как, находясь под действием чар, увидел рядом с собой другого Берганцу, который призвал его бежать и разорвать заколдованный круг. Дуализм не пощадил и Кота Мурра: обладая всеми характеристиками своей породы, он умеет также читать, писать, сочинять стихи и понимает язык людей в его тончайших оттенках.

Гофману не требуется далеко ходить за лейтмотивом двойника и всеми вытекающими из него арифметическими или геометрическими прогрессиями. Ему достаточно заглянуть в себя, чтобы найти «другого» и все те мрачные угрозы, которые таит в себе его присутствие, поначалу бессознательно воспринимавшееся им как источник облегчения. Быть может, он надеется заклясть эти угрозы, предав их чарам белого листа и чернил. Он должен писать, но жизнь в Плоцке мало располагает к этому занятию, тем более что время досуга он старается посвящать музыке. Музыка на первом месте. И в часы, свободные от службы, он сочиняет зингшпили Фаустина и Отступник. При этом к исполнению своего служебного долга он подходит с той добросовестностью, которая, несмотря на отсутствие внутренней убежденности, приносит ему похвалы начальства за «весьма обстоятельные работы» и «пристойное, смирное поведение».

Он по-прежнему много читает; «Исповедь» Руссо производит на него особое впечатление: Я перечитываю «Исповедь» Руссо, пожалуй, уже в тридцатый раз — я нахожу, что у нас с ним много общего — У меня тоже путаются мысли, когда я пытаюсь выразить свои чувства в словах! — я растроган до глубины души! (Дневник, запись от 13 февраля 1804 года.) В данном случае речь идет о чувствах, вызванных в нем случайной встречей с юной Мальхен Хатт, дочерью его бывшей возлюбленной. Эта встреча глубоко потрясла его и наполнила меланхолией. В то время как остальные шумно болтают о всякой ерунде и глухой дядюшка с комичной обстоятельностью описывает подробности чьих-то похорон, Гофман узнает от Мальхен о смерти Коры. Ему хочется выразить свои истинные чувства, но вместо этого с уст его слетают лишь банальные слова соболезнования.