Ё - [24]
Отец учил: работаешь — работай на совесть. И Алик с детства затвердил это накрепко. Главное, чтобы совесть была чиста. Кто скажет, что Ёкарный взялся — и не справился? Никто не скажет! Лишь бы в правописании не ошибиться.
Алик достал из кармана бумагу и ещё раз изучил начертание слова «йог».
Счёт уже пошёл на секунды, вот-вот должна была показаться в арке тачка Апострова, когда посыпались неожиданности. Одна за другой.
Во-первых, выяснилось, что в подъезде нечего отключать — камеры слежения не работали. Во-вторых, куда-то делся консьерж. В-третьих, не видно было и охраны. Да и тачка почему-то запаздывала.
Наконец Ёкарный не выдержал и достал сотик.
— Что делать? — потребовал он ответа на манер Чернышевского, о котором, естественно, понятия не имел.
— Нету? — хмуро спросили в трубке.
— Нету. Никто не выходил.
В трубке крякнули.
— Пять минут ещё подожди.
Ёкарный честно подождал пять минут. Потом вышел из-за мусоропровода и, спустившись на пол-этажа, вызвал лифт.
Дверцы, помедлив, раздвинулись, и глазам Алика предстало нечто обидное и невероятное: на полу подъёмной клети, нелепо подогнув ноги, лежал мёртвый Никодим Апостров. Рубашка расстёгнута до пупа, а на груди вырезано такое, что Ёкарный даже прочитать сразу не смог.
— Ну, второгодник… — измывался над задержанным старший опер Мыльный. — Даже шпаргалка не помогла? Три буквы переписать правильно не смог! Позорище… Ты в школе учился вообще, или как? Купил, небось, аттестат-то?
Под глазами Алексея Михайловича по-прежнему жутко чернели тени, однако настроение опера было приподнятым, праздничным. Взять и накрыть разом Бурзянцевскую группировку, да ещё и с поличным — шутка ли?
— Мамой клянусь, — отвечал ему пристёгнутый наручниками к стулу Ёкарный. — Не я, да?.. Слова такого не знаю!..
— Йоркшира не знаешь? Собачка такая породистая…
— Собачку знаю. Как пишется, не знаю.
Со стороны может показаться, будто дело запуталось окончательно. Ни в коей мере! Напротив, оно сдвинулось наконец с мёртвой точки. В отличие от предыдущих трёх жертв Никодима Апострова было за что убивать. Мыльный чуял нутром, что все несообразности, включая букву «ё», вот-вот разберутся по местам и доставшая уже чертовщина найдёт себе простое и понятное объяснение. В глубине души он был даже благодарен убиенному авторитету за его своевременную гибель.
Несомненно, Вован Бурзянцев сам напрашивался на роль козла отпущения. Главная удача оперативников состояла в том, что у них в руках оказались симки преступно использованных телефонов. Так и не уничтоженные. Переговоры бурзянцевских бойцов, что велись в подъезде, были распечатаны и подшиты к делу.
Вот об этом-то я предупреждал вас, дорогой читатель, именно против этого предостерегал. Осторожнее с отпечатками, оттисками и прочими уликами. Да и с заимствованиями тоже. Видите, до чего может довести постмодернизм?
Вдобавок, к своему несчастью, Алик-Ёкарный при виде трупа настолько оторопел, что дал волю эмоциям, поэтому отшифровка его короткой тирады состояла в основном из НЦВ, а единственная смысловая конструкция смотрелась так: «Замочили уже…» И поди пойми, что произошло: сам ли Алик замочил Апострова или же кто-то другой успел это сделать до него?
Хуже, чем с «чёрными ящиками», честное слово!
Все сообщники как один признавались в преступном умысле, однако сам факт преступления отрицали. Кстати, Мыльный готов был им поверить. Как ни странно, в этом его поддерживал и полковник Непадло. Раньше, если помните, он спал и видел, как бы спихнуть дело в ФСБ, теперь же неистово требовал голову убийцы. Причём настоящего убийцы, а не кого попало. Безвременная смерть друга детства потрясла Германа Григорьевича. Такого, знаете, не прощают.
Пусть даже судьба распорядилась так, что твой одноклассник стал криминальным авторитетом, а сам ты полковником милиции, разве это помеха для старой дружбы? Разумеется, Никодима так или иначе устранили бы — слишком уж много было желающих, но одно дело желать и совсем другое — осуществить желаемое.
Речь его сызмальства правильностью не отличалась. «Йога» он вполне был способен написать и через «ё». Однако, насколько известно, Алик Ахундов рассеянностью никогда не страдал. Иметь на руках бумажку со словом «йог» — и вырезать на груди жертвы слово «йоркшир»? Да не могло такого случиться! Во всяком случае, с Ёкарным.
В довесок: любознательного бычару с цепкой на шее повязали в момент получения им консультации от гражданина Пёдикова Петра Семёновича. Так вот, в списке трудных случаев правописания, изъятом при задержании, присутствовало слово «йог», а слово «йоркшир» отсутствовало. Если же вспомнить визит бычары в Дом литераторов, то становится сомнительной и причастность Бурзянцевской группировки к первым трём убийствам. Сам задержанный божился, будто узнал о гибели секретаря только от Овсяночкина и Пушкова.
— Значит, говоришь, камеры слежения были ещё до вас отключены? — продолжал Мыльный.
— До нас… — истово подтвердил Ёкарный.
— И консьержа не было?
— Не было, да?.. Сам проходил — видел. Не было…
Убийство на глазах превращалось из абсурдистского в натуралистическое. Имело прямой смысл тряхнуть охрану, консьержа и шофёра. А потом и племянника, являвшегося прямым наследником Никодима Апострова. Наследник.
И весёлое ж место — Берендеево царство! Стоял тут славный град Сволочь на реке Сволочь, в просторечии — Сволочь-на-Сволочи, на который, сказывают, в оны годы свалилось красно солнышко, а уж всех ли непотребных сволочан оно спалило, то неведомо… Плывут тут ладьи из варяг в греки да из грек в варяги по речке Вытекла… Сияет тут красой молодецкой ясный сокол Докука, и по любви сердечной готова за ним хоть в Явь, хоть в Навь ягодка спелая — боярышня Шалава Непутятична…Одна беда: солнышко светлое, катавшееся по небу справно и в срок, вдруг ни с того ни с сего осерчало на берендеев — и вставать изволит не вспозаранку, и греть-то абы как.
Трое друзей только-то и хотели — спасти островитян-полинезийцев от грядущего захвата европейцами. Они забыли, к чему может привести одна-единственная бабочка, раздавленная на дороге прошлого.И грянул гром…И история пошла по другому пути. Только совсем не по такому, какого ожидали трое наивных спасителей…Полагаете, это Рэй Брэдбери? И ошибаетесь. Это — «Слепые поводыри» Евгения Лукина. Фантастика забавная — и щемяще-горькая. Фантастика необычная. Оригинальная до предела.Это — «эффект бабочки» по-русски. Не больше и не меньше.
Столкновение цивилизаций — европейской, доросшей лишь до каравелл и пушек, и полинезийской, оперирующей авианосными катамаранами и боевыми ракетами… И снова трагедия конкисты повторяется — но на этот раз конкистадоры не носят кирас, их обнажённые тела покрывает боевая татуировка…
В результате разнообразной деятельности человека одной из планет наступает век костяной и каменный. Люди кочуют небольшими семействами, а человек, взявший в руки металл, подлежит изгнанию. Любой движущийся металлический объект подлежит немедленному уничтожению. Металл на планете развивается по изящному замкнутому циклу, он сам себе цех и сам себе владыка...
Увидите этого старичка, ни в коем случае к нему не подсаживайтесь. И уж тем более не вздумайте жаловаться ему на свои житейские горести. Выслушает, посочувствует и так поможет, что мало не покажется. От автора: Был у меня друг Петя. Совершенно феерический человек: озорник, мистификатор, временами просто хулиган. Жить без него так тоскливо, что время от времени я сочиняю рассказы про Петю. Истории, разумеется, вымышленные, но характер, поверьте, подлинный.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В фантастический сборник волгоградских литераторов Л. и Е. Лукиных вошли повесть и рассказы, уже публиковавшиеся в периодической печати и получившие признание читателя.Центром исследования авторов стал человек и его взаимоотношения с окружающим миром, человек в его встрече с необычным.Содержание:Сила действия равнаСтроительныйМонументПробуждениеНе верь глазам своимПраво голосаГосударыняКаникулы и фотографКогда отступают ангелыИллюстрации: В. Н. Криушенко.
В состав сборника вошли миниатюры:Аналогичный случайАханькиБыло времяВнутренний монологВо избежаниеИ так каждый разКонтакты четвертого родаНе будите генетическую памятьНостальгияПеснь о вещем ОлегеПещерные хроникиПисьмо в редакциюПолдень. XXвек.Рукопись, найденная под микроскопомРыцарь хрустальной чашиСпроси у ЦезаряШерше ля бабушку.
Для всех истинных любителей российской иронической фантастики имена Евгения и Любови Лукиных — это примерно то же, что Ильф и Петров — для любителей иронической прозы вообще. Потому что это — имена авторов, таланту которых, яркому и безупречно оригинальному, подвластны практически любые повороты (и навороты) в непростом сочетании фантастики и юмора — от искрометно-озорных притч до едких, почти циничных рассказов, от великолепной сказовой прозы, обыгрывающей издавна любимый российским народом канон «кухонной байки», — до безжалостного социального сарказма.
Перед вами авторский сборник Евгения и Любови Лукиных! Сборник, в котором каждый читатель найдет что-то для себя интересное: начиная от искрометно-озорных притч («Пятеро в лодке, не считая Седьмых», «Отдай мою посадочную ногу!») до едких, почти циничных рассказов («Хранители», «Не будите генетическую память!»), от великолепной сказовой прозы («Словесники») — до безжалостного социального сарказма («Монумент»).Содержание:Евгений ЛУКИН. Затерянный жанр (эссе), стр. 5–6I. Евгений ЛукинХранители (рассказ), стр.