Дзын - [3]

— Как неизвестно? — ответил Костя Крыжовников. — Известно — последователь религиозной школы Дзэн.

— Мама! — сказала Василиса Липовна и уронила полотенце в чушкинскую придорожную грязь.

— Вот тебе и "мама"! — произнес Липыч, завел свой трактор "Кировец" и повез молоко на комбинат.

Милиционер Семашко

Милиционер Семашко был, в общем-то, человек добрый и сажал людей редко.

О нем говорили так: "Если уж Семашка посадил, то непременно за дело". А Семашко сажал только за одно дело. За уголовное.

И вот теперь ему предстояло решить нелегкий вопрос, уголовное ли дело Кости Крыжовникова или обычное? За которое можно не сажать, а просто взыскать штраф. Или лучше вынести строгий выговор.

Чушкинскому участковому Костик Крыжовников всегда был по душе. Семашко, которому было под пятьдесят, вспомнил, как катал его пацаном в трехколесном милицейском мотоцикле, а Костик сидел в коляске и говорил: "Тр-р-р!".

— Да и Липовну жалко, — думал Семашка. — Тетка все-таки.

А тетка, Липовна, стояла возле племянника и не знала, что с ним делать. То ли обнимать, то ли и впрямь вести в участок, чтобы знал, как от нее убегать.

Нечеловеческая борьба кипела в большом сердце Василисы Липовны. Наконец материнские чувства взяли верх. Со вздохом: "Кость!" Липовна наступила на узорчатое полотенце и повисла на шее племянника.

— Ну, теть! — сказал смущенно Крыжовников, чувствуя, как мокнет его одеяние от слез Василисы Липовны.

Теперь все видели, что приехал все-таки Костя Крыжовников, хотя и киотский монах.

Почтальон Кадыков дружески похлопал Костика по участку спины, свободному от объятий Василисы. Мастер Златорукий плюнул в землю, пожал своему напарнику руку и сказал:

— Молодец Константин! Как у них там с тракторами?

И плюнул еще, да так точно, что попал в первый плевок.

Даже соседка Матвеевна, решила, что приезжий, конечно, Костик, хотя он и того…

— Жалко парня, — подумала она. Но сказала, однако, другое.

— Смотри, — сказала Матвеевна. — Уехал-то пацан пацаном, а приехал-то…!

Все посмотрели на Матвеевну, чтоб узнать, кто же все-таки приехал?

— Мужик приехал! — ухнула крыжовниковская соседка.

Хотя все видели, что вернулся-то Крыжовников, участковый Семашко в этом убежден совсем не был. Своим глазам он никогда не верил. Он верил только одному — документам.

Поэтому он шагнул вперед и окончательно утопил узорчатое полотенце Василисы Липовны в чушкинской размытой дороге.

Стараясь не замечать известной ему родинки на плече Костика, он приставил ладонь к виску, как будто к чему-то прислушивался и произнес:

— Ваши документы, гражданин!

Никто с самого детства не называл Крыжовникова "гражданином".

В Чушках его звали Константином, Костюшкой, Костяникой. А человека, который теперь стоял перед ним, приставив ладонь к виску и словно бы к чему-то прислушивался, он называл дядей Василем.

Только теперь, конечно, перед ним был никакой не дядя Василь, а участковый Семашко, человек из органов.

Костя хотел обомлеть, но тут про себя произнес киотское слово "Авалокитешвара" и восстановил душевной спокойствие.

— Это что же такое, — подумала Василиса Липовна. — Не успел племянник вернуться, его опять из дома забирают?

— Это что же такое? — удивился почтальон Кадыков и взмахнул одной имеющейся рукой. — Не успел человек вернуться, его опять забирают?

Но участковый Семашко продолжал стоять перед якобы неизвестным ему гражданином Крыжовниковым и вслушиваться в звуки, собирающиеся над селом. Вдали, вроде бы, гремели коровьи колокольчики.

— Не стадо ли гонят? — подумал участковый Семашко.

Но это было не стадо. С комбината возвращался, громыхая пустыми бидонами, "Кировец".

— Ты чего Василь? — сурово произнесла Матвеевна. — Какой он тебе "гражданин"? Вон родинка, вон тетка обнимает. Чего еще?

— Когда я на службе, для меня все граждане, — сурово ответил Семашко.

— И я? — удивилась Матвеевна.

— И ты, — подтвердил участковый села Чушки.

— Чтоб тебе леший бороду выдрал, — пожелала Матвеевна. А Семашко ей ничего не ответил, потому что был он Матвеевне родным братом. А бороды-то, между прочим, у Семашко не было.

Бога нет

Вслушиваться в голоса, стуки и бряцанье над Чушками участковый не перестал. Хотя звон пустых бидонов о борта "Кировца" уже и так было хорошо слышен. Трактор подъехал к сельсовету, качаясь на ухабах, словно пароход на волнах. Двигатель в машине устало вздохнул и заглох.

В окно высунулось лицо Липыча. Оно интересовалось, признали ли его племянника или уже ему дело шьют? Вскоре лицо в тракторном окне сильно удивилось: хотя племянника, вроде бы признали, ему все же шили дело. При этом участковый Семашко, хотя и шил дело, на портного похож совсем не был. Он был похож на Илью Муромца с картины художника-передвижника Васнецова. Как сказочный богатырь, тяжело он держал руку у козырька, пристально вглядываясь в Крыжовникова. Его взгляд словно проникал в Костину честную душу, интересуясь, есть ли у этой души документики или нет? Может, это и не Костина душа вовсе? А душа иностранного шпиона, временно вселившаяся в тело чушкинского слесаря?

Костина душа заметалась, пытаясь скрыться от взгляда Семашко. Она-то прекрасно знала, что документиков у нее нет. Первое, что сделал монах Крыжовников, ступив на родную землю, — уничтожил свой паспорт. Утопил его в мусоре одной из аэропортовских урн. Киотский мастер Дхар Ма всегда учил Костю: "Все люди — дети одного бога и потому — братья". А разве будет брат требовать паспорт у брата?