Дзига - [35]

Лету интересовали ее и ревности взаимоотношения. Лета была сама себе главным объектом для наблюдения. И наблюдала. Иногда это раздражало ее чрезмерно, потому что делала что-то, какую-то глупость, к примеру. И одновременно наблюдала, осознавая, что делает глупость. Может, это и правильно, ведь кинься с головой в совершаемую глупость, ох каких дров наломаешь… Окружающие не знали, что Лета сама себе наблюдатель и потому совершаемые глупости принимали за чистую монету.

Итак, Лета, пока сидишь и мотаешь нитки в красивый сине-белый клубок, вот тебе задание — а вспомни какую свою глупость, совершенную из ревности. Уточнение, из любовной ревности.

Руки двигались мерно, нитка ложилась рядок за рядком. Лета перебирала в голове воспоминания и ничего не могла припомнить, чтоб ярко, чтоб ахнуть и покраснеть. Оказалось, не бегала по городу, выслеживая, не кидалась в соперниц тяжелыми предметами. Разве что могла поскандалить с мужчиной, высказывая ему обвинения, но это же неинтересно. Фу, Лета, что ж так скучно ты жила?

Вспомнила! Приехала однажды в санаторий, где работал ее мужчина, расписывая стену корпуса. И увидела, как тот танцует почти стриптиз, притопывая ногой и оттягивая резинку трусов, а вокруг скопились румяные девки-озеленительши, хохочут, держа в руках брезентовые рукавицы, и тянут шеи — заглянуть.

Лета проломилась тогда через заросли туек на краю площади, быстрым шагом подошла к лежащей на скамье мужской одежде — шорты и майка валялись, по случаю жары снятые. Сгребла в охапку и выбросила в ближайшую урну. И задрав нос, быстро пошла в их номер, а мужчина бежал позади, комкая в руке вытащенные из урны вещички. Ругал ее всяческими словами. Лета почти бежала, щеки пылали, и было ей стыдно за сделанное, потому что — не сдержалась, а надо было бы. Что? Сделать вид, что ничего не происходит? Тоже мне, нашла соперниц, глупая Лета, тетечки в рабочих фуфайках. Но какая-то часть ее мысленно веселилась, прикидывая, как тетечки станут рассказывать о событии всем, кто в тот момент был далеко, и о жалость, цирка не увидел. Порадовала, получается, девушек. Да и ладно.

Смешно… А есть ли воспоминания не такие комедийные? Чтоб страсти, трагедии?

Она вздохнула и положила на колени клубок, мягкий, с теплыми пушистыми боками. Однажды в юности ее хотела побить соперница. Но за Лету вступилась большая, как дом, девушка Ната, и драка не состоялась. И славно, потому что невысокая стройная Лета супротив разъяренной Марины — что кошка перед сенбернаром. Так что остается смириться, из-за Летиной ревности доставалось не мирозданию, а всегда ее мужчинам, они и выслушивали возмущенную правду о соперницах, дальше этого дело не шло. Ах да, однажды некая дама стала забрасывать письмами ее тогдашнего мужа. Тогда Лета завела себе в сети клона, вернее клонессу-поклонницу, и от ее лица написала три корявых стишка, посвященных Летиному мужчине. Читатели были в восторге, сам же он об этой акции не узнал. Вся Летина воинственность на том и кончилась. Опять комедия.

— Наверное, это все твой наблюдатель, Лета ревнивая, — прошептал внутренний голос, — не позволил насовершать полной ерунды, поработал ангелом-хранителем.

За окном потихоньку ворочался вечер. Солнце заглядывало в окна соседнего дома, двоило свет, бросая в стекла зыбкие блики. Прикормленная соседскими тетушками собачка, грязно-белая, с косматыми коричневыми ушами, мерно гавкала препротивным голосом, замолкала и начинала снова.

Значит так, Лета. Покрасовалась тем, какая ты белая пушистая, но помни, мальчишка тебе не муж, и не любовник, а потому пусть ему не достанется того, что доставалось от твоей ревности мужчинам. Не пилить, не бухтеть, не придираться. Надо что-то, спроси его прямо. Беспокоит что-то, расскажи ему о своем беспокойстве. Подумаете вместе.

Наблюдатель в голове вздохнул так громко, что Лета вздрогнула и оглянулась.

— Вечно ты, а давай-ка сядем и вместе все решим. Учись у нормальных баб, Лета, изобрази страданье какое, тоску, заставь сделать то, что нужно тебе! А не слушай, что нужно другому.

— Да хватит уже. Горбатого могила исправит, — Лета отмахнулась и встала. Ушла к двери — постоять, прислонившись спиной и расправляя плечи. А то уже пословицы о горбатых в голову лезут…

Когда совсем стемнело, Лета обнаружила — кончились сигареты.

В длинном дворе окна бросали светлые квадраты на асфальт, из чьей-то форточки пахло жареным луком, а на скамейке под старым вязом пили и мирно матерились.

Продавщица, похожая на собственную розовую кофточку, выдала Лете блестящую пачку, громко рассказывая и закатывая глаза под ярко-синие веки с ярко-черными ресницами:

— Тоже мне, дегустатор, водка ему паленая! Я говорю, та все равно щас в кустах-то и вылакаешь, а туда же крутит в лапах, этикетку чуть не нюхает, паленая что ли? Тьфу! Ага, пожалуйста.

Над крышами одноэтажных домов всходила луна, красная и надутая, как шар на пределе.

— Во лунища, — сказал над ухом негромкий голос, и Лета чуть не уронила пачку.

— Чего подкрадываешься? — говорила сердито, а внутри тихо запела радость.

— Я же кот, — он пошел рядом, плавно и неслышно ставя ноги.