Дзига - [30]

Она отхлебнула из чашки и снова поставила рядом с открытым ноутбуком. За окном тетя Таня просторным голосом разговаривала с кем-то, кто на балконе. Жаловалась на другую кого-то.

— А она мне — Таничка, та шож вы так орете, всего же пять утра! Не, ну ты слышишь? Пять утра ей! Ору я, значит, а ей — пять утра. Скажити пожалуста!

— Ц-ц-ц, — заинтересованно отзывались сверху и смолкали, ожидая продолжения.

— А у меня между прочим, ревматизм! — обиделась тетя Таня, — я уже и так ногу ложила, и так ложила. Ладно, Оля, ты если ее увидишь, так тыж ей так и скажи, шо Татьяна передала…

— Ц-ц-ц, — соглашались с балкона.

Лета встала и захлопнула форточку. Жизнь на первом этаже полна радостей для ушей, иногда их случалось чересчур много.

О чем она? О том, что герои, конечно, упрямы, когда они совершенно живые. И надо их живое упрямство уважать. Любого персонажа можно уморить, и это даже не будет считаться убийством, он все равно лишь горстка слов на белом листе. И что интересно, убить персонажа можно как раз желанием его спасти, пожалеть, от большой к нему любви. Жалко, что собрался умирать. Жалко, что пробежал мимо счастья. Жалко. Жалко… И вот, крутя его, как послушную куклу, отводя от внезапной смерти, заваливая придуманным счастьем, видишь в итоге — куклой и стал. Не дышит.

Но с Дзигой все по-другому. Потому что это странная книга для Леты. Совсем живая, которая сама по себе существо. Хотя задумана была, как это говорится — волевым усилием. И так же она села ее писать. А дальше все не просто стало расти само, нет. Она вообще не успевает опомниться, понять толком, что пишет. Делает шаг за шагом в туман неведения, он рассеивается, а ей все равно приходится удивляться. Тому, что увидела. И теперь вот…

— Ты снова боишься, Лета…

Она не сказала этого вслух. Просто подумала. И мысленно кивнула. Да, боится. Признаться себе — увидела, чем все кончится.

Увидела. Так ясно, будто это уже произошло. Его, говорящего слова и саму себя, их слушающую. Услышала последнюю фразу, которую скажет ему. И дальше книга закончится.

Знать это была радость. И одновременно пришло грустное удивление, смешанное с досадой. Потому что книга обязана кончиться совсем по-другому! Не так!

Лета сердито допила кофе и углубилась в работу. Стивен Кинг говорил о подсознании автора — пусть парни в подвале поработают сами. Вот и пусть. А она, как Скарлетт О,Хара, подумает над этим потом. Книга еще не закончена.

Полосу неба над крышей соседнего дома пятнали легкие облака, прозрачно-серые, рвались от солнечного света. Лета заторопилась, зная, после обеда серые пятнышки могут превратиться в сплошную пелену.

Одеваясь, попробовала успокоить себя. Между началом книги и ее финалом сейчас царит пустота, туман. Может быть, если суждено примириться с неумолимой концовкой, показанной ей, то стоит населить середину, заполнить событиями и радостными вещами? Это она сумеет. В конце-концов, все кончается, чтобы дальше началось что-то новое. Нельзя длить бесконечно что-то одно. И не нужно.

Выходя из-за крайнего в их квартале дома, Дзигу увидела сразу. Не сразу поняла, что это он. Подумала с интересом, вот чертяка, куда залез и машет руками. И тут же, ахнув, замахала в ответ, шепча:

— Да слезай скорее!

Мальчик заторопился, скользя подошвами по зеленой травке круглого бока кургана. Лета гордилась курганом — где же еще на автовокзале, посреди рычащих автобусов, теток с кошелками, объявлений о междугородних рейсах — есть такой же — древний, круглый травяными боками, с тесаной аркой серого камня над входом в музейную глубину.

Дзига поставил ногу на перекладину свежего чугунного забора, подтянувшись, перелез, свалился на тротуар и встал, скалясь и поправляя черную растянутую кенгуру.

— Хочешь в милицию попасть? Видишь, его огородили. Это раньше пацаны сверху на картонках катались, по траве. И алкаши бухали на склонах, выше всех.

— Ладно тебе, — мирно ответил Дзига, — давай лучше…

В оттопыренном кармане широких штанов запищал телефон. Лета с удивлением сбила шаг и остановилась. Дзига не закончил фразу, обогнал ее и оглянулся. Телефон пищал.

— Ну, ты что? Куда идем?

— Тебе звонят.

Их обошли две барышни на шпильках, одобрительно осмотрели шапку черных волос и узкое красивое лицо, распахнутый ворот, из-под которого виднелся нарисованный черный хвост торчком. Мельком скучно глянули на Лету. После чего по очереди хихикнули, по очереди споткнулись. И уже хором засмеялись, уходя и оглядываясь.

— Потом, — ответил Дзига, сунул руку в карман. Телефон пискнул и смолк. Тут же заголосил снова. Дзига нахмурился и, возя рукой в кармане, заставил его замолчать.

Шли рядом молча, касаясь плечами. Лета смотрела перед собой, между и поверх плывущих голов и плеч. Вот прокачался пышный, завернутый в белую бумагу букетище; вот, подпрыгивая локонами, проплыла золотая голова над широким, скинутым на плечи, капюшоном. Следом две одинаковых, стриженых почти наголо. За ними увязанный тюрбаном цветной платок. Рядом насвистывал что-то Дзига, замолкал, кивал, извинительно разводя руками, отрицательно качал головой в ответ на предложения купить вяленой рыбы или пополнить счет телефона. Тут на углу у светофора вечно толклись попрошайки и пьяные, сидел гармонист с бессмысленными от повторяющейся музыки глазками голубого стеклянного цвета, бабка в ватнике, прислонив к ограждению костыль, продавала разложенные на дощатой коробке серые куски пемзы. Ходила, припадая на кривую ножку, вечная девочка-инвалид, носила в руках две затрепанные книжки, которые никто не покупал, просто давали денег. И мерно дыша людьми, светофор пропускал порцию ног, голов, плеч, рук, оттянутых сумками, переводил дух и гнал следующих. С городского базара на автовокзал.