Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей - [43]

— Но я-то, что я могу предпринять в этой связи? — удивился Седрик.

— Надеюсь, ты превосходно понимаешь, что после гибели отца Мервин остался вовсе без средств к жизни. Как мало на свете истинно одаренных людей, как крупнокаратных бриллиантов в природе!..

— Ах, ну к чему эти лирико-эпические отступления? — перебила Дэниса Шарлотта. Говорила она тихо, досадливо при этом морщилась. — Речь идет о том, чтобы как-то устроить этого мальчика. Я имею в виду — прилично устроить. И сделать это так, чтобы выглядело не обидно и по сути было бы щедро и умно. Словом, сделать все так, как это может лишь Седрик Томпсон.

— Если гениальный реставратор самоотверженно и бескорыстно спасает для человечества начавший было умирать шедевр Леонардо или Рафаэля, он совершает безвестный подвиг, — упрямо продолжал свою мысль Дэнис. — Устраивая судьбу Мервина, ты, кто знает, возможно, спасаешь для искусства будущего Бернарда Шоу, или Уолта Уитмена, или Эрнеста Хемингуэя. Ужели столь заманчивая цель не заслуживает попытки?

— Хемингуэй, Шоу — не хочу уноситься ввысь на крыльях столь заманчивых фантазий. — Шарлотта улыбнулась. И тут же продолжала серьезно: — Ну а если Седрик спасет не будущего гения, не звезду драматургии или поэзии, а простого смертного? Человека? Разве так уж Седрику Томпсону это безразлично — тем более что этот человек друг Джун? Иной, может, и вовсе ничего не сделал в своей жизни, заслуживающего внимания. Незаметно прожил жизнь и тихо ушел из нее, как миллиарды других. Но в тяжкую минуту поддержал кого-то теплым словом, или куском хлеба, или просто добрым взглядом — и уже не зря прожил на свете человек. Нет, не зря!

Седрику было на редкость неловко, что именно Шарлотта и Дэнис уговаривают его сделать что-то для Мервина. Если бы на их месте был кто-то другой и речь шла не об этом юноше, то он пошел бы навстречу, не вникая в суть просьбы и, уж конечно, нимало по существу не заботясь о чьей-то судьбе. Тем более что никаких ощутимых усилий или затрат подобная благотворительность не потребовала бы.

Здесь же был случай особый, даже исключительный. Шарлотта и Дэнис были самыми близкими ему людьми. Нельзя было отмахнуться, просто отмолчаться. Тем более что затрагивалась судьба его дочери. Но помочь Мервину, этому нахальному выскочке, этому не в меру честолюбивому маорийцу, который возмечтал пролезть в семью Томпсонов, жениться на его Джун и всех ее миллионах?! Помочь самому исковеркать ее жизнь?!

От Шарлотты Седрик узнал, что Дэнис сам рвался помочь Мервину, помочь и словом и деньгами. По просьбе Томпсона француженка с трудом уговорила О'Брайена ничего не предпринимать до разговора с Седриком. До этого самого разговора.

«Вьетнам — самое подходящее для него место, — думал Седрик, молча слушая Шарлотту и Дэниса. — Более подходящее даже трудно придумать. А если не вернется, я полагаю, моя девочка не очень долго будет убиваться. Для Джун замужество никогда не представит особой проблемы…»

Из раздумья его вывел голос Шарлотты:

— Седрик, ты, кажется, нас не слушаешь?

— Напротив, — встрепенулся Томпсон. — Напротив, моя дорогая. Я весь — глаза и уши.

— Каково же будет твое решение?

— Вы несколько запоздали, друзья мои, — Седрик скупо улыбнулся. — Перед отъездом Мервина в Вайоу-ру я имел с ним обстоятельную беседу. Мною было предложено на выбор несколько вариантов: высокооплачиваемая работа в моем концерне, многолетняя повышенная стипендия на весь период учебы в Веллингтонском университете, наконец, курс в любом английском или американском колледже. Ваш протеже внимательно меня выслушал. И отверг с благодарностью все мои предложения. Так что… — Седрик развел руками.

Свет меж тем погас. Началось второе действие. Если бы Шарлотта и Дэнис не следили напряженно за тем, что происходило на сцене, размышляя вместе с тем над только что услышанным, они заметили бы, что Седрик сильно покраснел. И не выпитое вино было тому причиной. Друзья, родственники, просто знакомые — все знали, что Томпсон мог выпить один бутылку виски и выглядеть при этом совершенно трезвым. Седрик солгал Шарлотте и Дэнису о предложениях, сделанных им Мервину. Точнее — он сказал им полуправду. Предложения эти действительно были сделаны. Но сделаны они были заведомо в столь оскорбительной форме, что Мервин, конечно же, отклонил их, едва удержавшись от ответной грубости. Подаяния — пусть королевского! — он не принял бы никогда. Даже если ему грозила бы голодная смерть. И Седрик это великолепно знал. И, как всякий человек, для которого любая, даже самая маленькая, ложь была противоестественна с детства, он казнил себя безжалостно и методично. Однако где-то в глубине сознания билась мысль о том, что ложь его святая, что поступил он все же правильно. Пусть некрасиво, мерзко, да-да, именно мерзко, но тем не менее единственно правильно… Так было…

Теперь же он внимательно и тревожно смотрел на Джун. Она, казалось, была захвачена музыкой. Он так никогда и не понял, знала ли дочь о его обмане. Никаких вопросов она ему по этому поводу не задавала. Сам же он хранил молчание. Только когда он вспоминал о своем тогдашнем разговоре с Шарлоттой и Дэнисом, им неизменно овладевало чувство болезненного стыда…