Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - [30]

Все это было так увлекательно и драматично, и только через несколько дней до меня дошло, что она сказала про «другую». Мне стало не по себе. Я начала присматриваться к женщинам в магазинах, на улицах — а вдруг это она, та самая «другая»? Эта мысль не давала мне покоя ни днем ни ночью. Я осунулась и ослабела, все чаще учителя отправляли меня с уроков домой (хотя, по правде говоря, здесь я проявила немалый актерский талант). Потом, когда мама одумалась, она попросила ничего не говорить Хитклифу, и я поклялась ей. Зачем портить жизнь ближнему? Нарушить клятву оказалось делом серьезным, меня всю трясло, и комок в горле едва ли не душил меня.

За ужином я выложила Хитклифу, что, когда он учился в первом классе, его отец переспал с другой женщиной и родители остались вместе вовсе не потому, что были «из тех, кто женится», а потому, что очень старались спасти любовь, и она оказалась сильнее боли, которую они причинили друг другу.

На что я рассчитывала? Что в тот момент, когда я нарушу молчание, мой братец снова превратится в шестилетнего мальчика, которого я должна оберегать? В мальчика с огненно-рыжими мокрыми после ванны волосами? В маленького плачущего от обиды мальчика в детской пижамке? Мой братец отправил в рот очередной кусок омлета и произнес.

— Надо же, а я и не знал.

Он поддел вилкой последний кусок, подчистил им остатки соуса и, проглотив его, спокойно добавил.

— Ну что ж, вполне логично. В итоге все наладилось, и какая теперь-то разница, было что-то или не было? — Он рыгнул. — Я думал, омлет на ужин не совсем подходит, но, знаешь, этот был правда вкусный.

Вот и вся реакция. Я нарушила клятву, не сдержала, пожалуй, единственный секрет, который мне когда-либо доверили. И земля под ногами не разверзлась. Оказалось, ничего такого страшного в этом нет. Я не знала, что чувствовать — облегчение или разочарование.

В «Искусстве французской кухни» яйцам отведена целая глава. Я по порядку осваивала рецепт за рецептом, и все это время меня не покидало любопытство относительно того, чего в этой книге не было описано. О самом первом блюде из яиц, приготовленном Джулией. Ведь не родилась же она с умением подбрасывать омлеты, которые всегда выходили идеальными? Наверняка даже великой Джулии Чайлд надо было сперва набить руку. Так какое оно было, первое блюдо из яиц, приготовленное Джулией? Что это было, традиционный омлет? А может быть, яйцо, сваренное себе в пасхальный вечер, чтобы не умереть с голоду, пока запекается окорок на праздничный ужин? Или это было намного позже, когда она была уже взрослой и решила сварить дюжину яиц по-бенедектински в своей первой нью-йоркской квартире и в результате половина безнадежно испорченных яиц полетела в помойку втайне от гостей?

А может, выходя замуж, она еще не умела готовить яйца. Джулия вышла замуж поздно, в тридцать пять лет; возможно, и ей приходил в голову вопрос, а создана ли она вообще для семейной жизни. Вот о чем я думала в тот вечер, пока Эрик мыл посуду, Хитклиф ел мороженое прямо из банки, а я свыкалась с мыслью, что разболтать секрет, который так долго держишь в себе, на самом деле не так уж страшно. Но мне почему-то хотелось думать, что впервые Джулия приготовила блюдо из яиц в своей парижской мансарде, там, где из просто Джулии родилась та самая Джулия, которой ей и суждено было стать.

ДЕНЬ 42, РЕЦЕПТ 53/ДЕНЬ 82, РЕЦЕПТ 95 Вечеринка-катастрофа/Катастрофа-вечеринка: Двойная природа вещей

Первого января тысяча шестьсот шестидесятого года некий молодой человек, проживающий в Лондоне и состоящий на государственной службе, начал вести дневник. В тот день он описал, как сходил в церковь, где священник рассказывал об обрезании, как после службы он пообедал, и упомянул даже о том, что его жена обожгла руку, подогревая вчерашнюю индейку. В течение последующих девяти лет он подробно описывал каждый свой день. На его памяти был Великий лондонский пожар и великая досада от пережаренного жаркого. Он пересмотрел сотни пьес и даже дал зарок бросить пить, правда, потом передумал. Ел от души — как ни плачевно было положение в стране, на дюжину устриц ему всегда хватало. При этом он много работал и путался с девицами, которые ему это позволяли. И обо всем этом писал в своем дневнике — честно, не стесняясь. Его писанина порой увлекательна, порой откровенно скучна, а временами искрится самой жизнью — он как Сид Вишез среди летописцев семнадцатого века. А потом, тридцать первого мая тысяча шестьсот шестьдесят девятого года, он просто перестал писать, и все.

Кое-кто из блоггеров называет Сэмюэля Пеписа «отцом всех блоггеров», но нам, блоггерам, не свойственно взвешивать слова, поэтому верить этому или нет — вам решать. Да, Пепис фанатично записывал все свои удачи и неудачи, связанные с ремонтом квартиры, и описал даже случай, когда мастурбировал на речном судне. Да, он сидел в пижаме и писал дневник. Всю свою жизнь он бережно хранил все его многочисленные тома и никогда не показывал свои записи ни единой живой душе. В наше время, когда мы пишем о своих проблемах с лишним весом, о любви к вязанию или высказываемся по поводу интеллекта президента, мы все же питаем надежду, что кому-то есть до нас дело, и неважно, кто ты — парень, застрявший в Багдаде, или секретарша из Вашингтона, которой республиканцы платят за секс. Сегодня каждый, у кого есть долбаный ноутбук, может испустить в Интернет свой варварский визг