Джозеф Антон - [221]

И так далее, и тому подобное. Его письма, заявил Ле Карре, должны стать обязательным чтением для всех британских старшеклассников как пример «культурной нетерпимости, маскирующейся под свободу слова». Он не хотел продолжать перепалку с Ле Карре, но чувствовал себя обязанным ответить на обвинение в том, что ополчился на знакомого противника и, когда тот отреагировал обычным для себя образом, завопил: «Нарушение правил!» «Предполагаю, что наш хэмпстедский горой готов сказать то же самое многим писателям, журналистам и интеллектуалам из Ирана, Алжира, Египта, Турции и других стран, которые на родине или в эмиграции ведут такую же борьбу против исламизма и за светское общество — короче говоря, за свободу от гнета Великих Мировых Религий. Я, со своей стороны, пытался в эти скверные годы привлечь внимание к их трудной судьбе. Иные из них, которые были в числе лучших — Фараг Фауда, Тахар Джаут, Угур Мумку, — поплатились жизнью за свою готовность „ополчиться на знакомого противника“… Я, честно говоря, не считаю священников и мулл, не говоря уж о террористах и убийцах, самыми подходящими арбитрами, чтобы определять, как можно мыслить, а как нельзя».

Ле Карре замолчал, но теперь на ринг выскочил его друг Уильям Шоукросс[237]. «Притязания Рушди возмутительны… от них несет триумфаторским самодовольством». Это было неуклюже, ибо Шоукросс в прошлом был председателем «Статьи 19», так что организация сочла необходимым написать письмо, которым отмежевывалась от его обвинений. «Гардиан» не хотелось, чтобы эта история сошла на нет, и редактор газеты Алан Расбриджер, позвонив ему, спросил, не собирается ли он ответить Шоукроссу. «Нет, — сказал он Расбриджеру. — Если Ле Карре хочет от своих друзей, чтобы они ему подвывали, это его дело. То, что мне надо было высказать, я высказал».

Некоторые журналисты объясняли враждебность Ле Карре обидой из-за его старой отрицательной рецензии на «Русский дом» — а его вдруг охватила печаль из-за случившегося. Тем Ле Карре, что написал романы «Шпион, выйди вон!» и «Шпион, пришедший с холода», он издавна восхищался. В более счастливые времена они даже выступали с одной сцены, участвуя в кампании солидарности с Никарагуа. Он подумал: не откликнется ли Ле Карре положительно, если он предложит ему оливковую ветвь? Но Шарлотта Корнуэлл, сестра Ле Карре, случайно встретив на улице Северного Лондона Полин Мелвилл, выразила ей свое негодование: «Ну и ну! Этот ваш приятель!» — так что, похоже, страсти в их лагере кипели слишком сильно, чтобы мирная инициатива могла в тот момент иметь успех. Но он жалел о перебранке и чувствовал, что «победителя» в ней нет. Проиграли оба.

Вскоре после этого выяснения отношений его пригласи ли в «Шпионский центр» выступить перед группой начальников британских разведывательных резидентур, и устрашающая Элайза Маннингем-Буллер из МИ-5, чей облик (наполовину тетя Далия из романов Вудхауза, наполовину королева Елизавета II) полностью соответствовал фамилии, высказалась о Ле Карре с негодованием:

— Он понимает, что делает? — вопрошала она. — Неужели он ничего не соображает? Он что, полный идиот?

— Но разве в прошлом, — спросил он Элайзу, — он не был одним из вас?

Элайза Маннингем-Буллер оказалась из малочисленной и драгоценной категории женщин, которые могут по-настоящему фыркнуть.

— Ха! — фыркнула она, как самая что ни на есть вудхаузовская тетушка. — Он, кажется, проработал у нас минут пять на какой-то малюсенькой должности, но он никогда, милый вы мой, не был на одном уровне с теми, перед кем вы сегодня выступали, и заверяю вас, что после этого никогда на нем не будет.

Одиннадцать лет спустя, в 2008 году, он прочел интервью с Ле Карре, в котором его бывший противник сказал об их старой распре: «Возможно, я был не прав. Если так, я был не прав из хороших побуждений».

Он написал почти двести страниц «Земли под ее ногами», когда разбились надежды Пола Остера на то, чтобы снять его в своем фильме «Лулу на мосту». Профсоюз водителей грузового транспорта («Ты можешь себе это представить? Водилы, эти крепкие мужики», — сокрушался Пол) заявил, что боится участия мистера Рушди в картине. Они, конечно, хотели денег, хотели платы за риск, но платить было нечем: денег хватало в обрез. Пол и его продюсер Питер Ньюмен сражались изо всех сил, но в конце концов признали поражение. «Когда я понял, что у нас это не выйдет, — сказал ему Пол, — я закрылся у себя в комнате и заплакал».

Его роль в спешном порядке передали Уиллему Дефо. Что все-таки было лестно.

Он отправился послушать Эдварда Саида, который выступал в Журнале «Лондон ревью оф букс», и там к нему подошел молодой человек по имени Асад и признался, что в 1989 году был руководителем Исламского общества в Ковентри и «ответственным по графству Уэст-Мидлендс» за организацию демонстраций против «Шайтанских аятов». «Но не бойтесь, — смущенно выпалил Асад, — теперь я атеист». Что ж, это прогресс, отозвался он, но молодой человек еще не все сказал. «А недавно, — воскликнул Асад, — я прочел вашу книгу и не мог понять, из-за чего был весь этот шум!» — «Это хорошо, — заметил он в ответ, — но должен вам указать, что вы, не прочтя книги, организовывали этот шум». Ему вспомнилась старая китайская пословица, которую иногда приписывают Конфуцию: