Джойс - [183]

Отсрочка взбодрила Джойса: с утра он подолгу ходил с Жола вдоль реки Илль, взбирался на холмы, и торжественно возглашал: «Реки и горы останутся, когда исчезнут все народы и их правительства…» После полуденного отдыха он снова гулял — до первой вечерней рюмки. А до нее он встречал экспресс Париж — Вена, останавливавшийся в Фельдкирхе на десять минут. Полчаса до поезда он степенно прохаживался по платформе. Эжену Жола Джойс рассказывал, что в таком поезде решилась судьба «Улисса»; в 1915 году его переезд в Швейцарию задержался именно тут. Он ощупывал рельефные надписи на вагонах, слушал, что и на каких языках говорят пассажиры, расспрашивал о них Жола, а когда поезд трогался, Джойс махал шляпой, словно провожая дорогого друга. В восемь часов он входил в отель на встречу с первым стаканом «Тишвайна».

Мария Жола опять попыталась уговорить Джойса довериться врачам. Его было трудно убедить обратиться к Юнгу, которого он по-прежнему не любил, но еще труднее — что Лючия все-таки больна. Отослав дочь с медсестрой в Ванс, он собирался оставаться неподалеку, в Ницце, чтобы успеть в случае острой необходимости и одновременно избавить Лючию от присутствия семьи.

В середине октября вновь начались проблемы с зубами и ухудшилось состояние Лючии. Втроем они переехали из Ниццы в неудобный отель на Елисейских Полях. Нора приглядывала за дочерью с помощью одной женщины, но пришлось нанять вторую. Несмотря ни на что, Джойс работал. С ноября он дописывал девятую главу, где играют дети. Переписку за него вел Леон, это составляло до двадцати писем за день. Джойс не переставал надеяться, что доброта и внимание изменят поведение Лючии. Мисс Уивер он писал, что девушка почти не врет и чаще разыгрывает комедии, что свойственно большинству девушек. В качестве терапии Джойс выдал Лючии четыре тысячи франков на покупку шубы, что, по его мнению, излечивает комплекс неполноценности лучше любого психоаналитика. Странно, что собственное зрение он покорно лечил у врачей, а в совершенно очевидной ситуации словно бы упорно добивался развития болезни дочери…

Метод себя не оправдал. Лючия внезапно бросила графику, закатив скандал по поводу того, что ей не заплатили за «Яблоки по пенни». Джойс выслал издателю еще тысячу франков и секретно попросил перевести ей. Сняв меблированную квартиру на рю Галилей, он опять надеялся, что смена обстановки будет благотворной, но Лючия круглые сутки рыдала или бросалась на сиделок с кулаками. Один из врачей посоветовал ей пить мелкими глотками морскую воду, и это, как ни странно, почти на месяц помогло. Затем снова начались истерики и драки. Джойс возил ее от врача к врачу, но это подтверждало лишь две вещи — что он наконец обеспокоен и что дочь неизлечима. Довольно горькую мысль высказывают другие биографы: Джойс был в чрезвычайном затруднении, заканчивая «Поминки…», и Лючией занимался не в последнюю очередь потому, что его проблема отражалась в ее недуге. Ему временами удавалось отстраниться, но чаще всего в эти дни он жестоко упрекал себя в том, что ставил литературу выше здоровья дочери, и теперь наказывал себя парадоксальным, но понятным образом: делал то, что было сейчас невероятно трудно, — писал, не переставая думать о Лючии.

Она ненавидела всех близких. Джойс пытался сохранять терпение и любовь к ней, однако дочь рвалась из дома. Намерение уехать в Лондон и поселиться у мисс Уивер было бы еще год назад вполне фантастическим, но шизофрения разрушает способности критической оценки. Интереснее всего, что Лючия собиралась стать миротворицей и вернуть отношения отца и его благодетельницы к прежней дружбе, но вряд ли Джойс доверил бы ей эту миссию даже в лечебных целях. Он и сам начал искать случая отвлечься; в январе 1933-го он уехал в Руан, где гастролировал Салливан, в компании супругов Жола и того самого сиамца Рене-Улисса, оказавшегося племянником короля Камбоджи. Зимний грипп бесчинствовал в зале, кашляли все, кроме неуязвимого Салливана — он пел в «Сигурде» Рейера. Посидев немного, Джойс заявил, что он болен; едва доехал домой, где выяснилось, что ему хуже, а утром он выбрался из своей комнаты в квартире Леона и потребовал врача. В больнице не нашли ничего, кроме легких проблем с правым глазом. Нервы, сказали врачи. Джойс не согласился — менингит и алкогольное отравление. Но дома дочь кинулась его лечить, что доставило ему несказанное удовольствие. Приехала даже мисс Уивер, но ее больше всего заботило его пьянство, поэтому разговора не получилось; Поль Леон написал, что у больного «сильное раздражение сменяется бессильной яростью, а затем приступами слезливости». В апреле Джойс решил, что страдает от колита, сопровождающегося бессонницей. На вопросы о «Ходе работы» он просто отмахивался. Отчаяние не проходило.

В Цюрих он не мог ехать один, Нора должна была оставаться с Лючией, но их забрали с собой Гьедоны; 22 мая 1933 года все отправились в Цюрих. Джойсу удалось показаться Фогту дважды, и тот нашел, что левому глазу чуть лучше, правому чуть хуже — катаракта почти кальцинировалась, реакция на свет минимальная, сетчатка частично атрофировалась… Слепота или операция предположительно в сентябре — выбор был крайне шаткий, в чем откровенно признался Фогт. Луи Гилле вспоминает, что на осторожный вопрос о возможной потере зрения Джойс бесстрастно ответил: