Джордж Оруэлл. Неприступная душа - [205]
Наконец, не будем забывать, подчеркнет тот же Эш, что все писатели по своей природе – «соглядатаи», и доверяют порой своим записным книжкам «самые тайные вещи». «К сожалению, – пишет Эш, – из-за давности лет – и это выпускается из внимания – размыто важное отличие между личным, интимным блокнотом Оруэлла и списком, который он передал Селии. Любой читатель, в зависимости от вкуса, может быть шокирован или удивлен тем, чтó именно он записывал лично для себя. Он, например, говоря в своих списках о каком-то налоговом инспекторе, в духе черного юмора, который был свойственен ему, записал: “Эти налоговые инспектора – просто блядские коммунисты”». И что, Оруэлла осуждать за это? И разве это не попытка разобраться в своих противоречивых чувствах к тем, кого знал?.. Более того, он, оказывается, разбирался в фигурантах блокнота не без помощи друга Риса. Они вместе обсуждали, сплетничали, если хотите, об иных общих знакомых. Пусть бросит в них камень тот, кто без подобного греха. Рис через двадцать лет, но задолго до «скандала» со списком, в письме хранителю архива Оруэлла в Лондонском университете Яну Энгусу напишет, что во время посещений Эрика в санатории они даже придумали своего рода «комнатную игру», «обсуждая, кто является платным агентом и чьим именно, и оценивая, до какой степени предательства избранные нами ненавистные объекты были готовы дойти». И шутливо, и всерьез гадали, кто из «известных персон мог бы оказаться предателем в случае вражеского вторжения или, скажем, наступления диктатуры». К примеру, в письме к Рису еще от 17 апреля 1949 года Оруэлл обсуждал с ним кое-кого из будущего списка «для Селии». В частности, писал: «Коула (то есть историка Джорджа Коула. – В.Н.) я, наверное, не включу в список, но в случае войны я был бы в нем менее уверен, чем, допустим, в Ласки». Про последнего, Гарольда Ласки, теоретика лейбористской партии и профессора Лондонской экономической школы, написал, что не думает, будто бы он, зная какую-нибудь военную тайну, передал бы ее русской разведке. «Он не решился бы быть предателем в силу своей природы, но настоящий коммунист, конечно, передаст… Впрочем, все эти дела, – подчеркнул Оруэлл, – очень сложны, и тут никогда не сделаешь больше того, чем просто выскажешь суждение…»
«Нетрудно представить себе, – пишет Эш, – как Оруэлл, тощий и несчастный, лежа в кровати и листая блокнот, раздумывал, возможно, добавить ли синий знак вопроса вместо красной звездочки к той или иной фамилии, зачеркнуть ли имя Пристли или нет, и как поведут себя Коул или Ласки, Кроссман или Спендер в случае реальной войны с Советским Союзом, и кого, наконец, из 135 имен в блокноте “передать” Селии?..»
Забегая вперед, скажу: Селия еще в девяностых годах, когда появились первые намеки на «доносительство» святого Джорджа, успела успокоить будущих критиканов: «Я думаю, – написала, – что Джордж был абсолютно прав… Конечно, все теперь думают, что те названные им люди были уже на рассвете расстреляны нами. Так вот, единственное, что могло случиться с ними, – это то, что их всего лишь не попросили бы написать что-либо для департамента информационных исследований…»
Обстоятельный Майкл Шелден, уже ныне просмотрев «список», утверждает: «Ни один из перечисленных в нем не пострадал из-за него в дальнейшем…» А вот Оруэлл, добавлю от себя, – пострадал! Ведь какой вой и улюлюканье разнеслись по миру! «Гнусность», «предательство», «пятно на белых одеждах». Совсем по Пушкину: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы!» Вот она, радость обывателя всех времен и народов. И, кстати, Пушкин сказал это про осужденного тогда обществом британца – про Байрона. И точно так же, уж если мы забежали вперед, особо злобствуют ныне и некоторые наши соотечественники. Их, «моралистов», хотелось бы спросить: уж не наша ли общая родина была первой в ХХ веке как раз «по доносам»? И так ли был безобиден «результат» их?..
