Джордж Оруэлл. Неприступная душа - [206]

Тимоти Эш, реконструируя «ситуацию», пишет: «К 1949 году, к окончанию своего последнего романа, Оруэлл, наблюдая за развитием ситуации в Европе, видел, что начинается холодная война и “мир ослеплен социализмом”. Отчасти это “ослепление” было благодарностью СССР за огромную роль в разгроме фашизма, но отчасти было и результатом “ядовитой деятельности множества наивных и сентиментальных поклонников советской системы”, скрытой работы реальных коммунистов и платной службы самых настоящих “шпионов Советов”. Более того, были те, кто еще недавно верили в коммунизм, но отвернулся от него в отвращении, такие как Кёстлер, Стивен Спендер, Ричард Кроссман и Иньяцио Силоне. Эти писатели были особенно важны для левых антикоммунистов вроде Оруэлла, поскольку были убеждены, как и он сам, что, “если мы хотим возродить действительное социалистическое движение, необходимо уничтожить советский миф…” (курсив мой. – В.Н.)».

Короче, получив 30 апреля записку от Селии, Оруэлл отобрал из блокнота 38 фамилий. «Это не большая сенсация, – написал, – и не думаю, что это откроет вашим друзьям нечто, что они не знали и так. Тем не менее надо знать тех, которые, как и перечисленные, могут оказаться вдруг ненадежными. Если бы это было сделано раньше, я бы, например, не допустил таких, как Питер Смоллетт[83], на важные пропагандистские должности, где они, вероятно, и принесли нам наибольший вред…» И вновь повторил: даже в нынешнем виде этот список может содержать невольные «наветы», и потому попросил «дражайшую» Селию «вернуть ему письмо в обязательном порядке»…

2 мая Селия приехала к нему за списком, а уже 4 мая тот был в министерстве иностранных дел Британии. Список включал три графы: имя, работа и краткая характеристика. А весь «голубой блокнот» был опубликован в конце 1990-х, когда вышло двадцатитомное собрание сочинений писателя. Там, рядом с дневниками Оруэлла, и был напечатан полный перечень и «красных», и «белых», за исключением, кстати, чуть больше тридцати фамилий людей, которые были живы к выходу последнего тома сочинений[84]. В нем были и уже упомянутые «фигуранты»: тот же Исаак Дойчер, и актер Майкл Редгрейв, которого Оруэлл отнес к коммунистам (по иронии судьбы Редгрейв будет играть потом в фильме, поставленном по роману «1984»), и московский корреспондент New York Times Уолтер Дюранти. Комментарии Оруэлла к ним были действительно безжалостны: певец Пол Робсон «очень не любит белых»; Джон Стейнбек – «фальшивый, псевдонаивный писатель»; Джон Пристли «антиамерикански настроен, делает большие деньги в СССР». И ведь, подчеркну вновь: ни один волос не упал с голов тех, кого Оруэлл, так сказать, «выдал». Лейборист Том Дриберг, про которого Оруэлл написал, что его «обычно причисляют к “скрытым” коммунистам», хоть и стал впоследствии реальным и глубоко скрытым советским агентом под кодовым именем «Лепаж», тем не менее закончил жизнь знаменитым писателем, членом парламента и пэром Англии. А Э.Карр, романистка Н.Митчисон («глупо сочувствующая»), актриса Кэтрин Хепбёрн, да и Пристли – все они сделали успешную карьеру. «Нам же “список Оруэлла”, – как бы подытожит уже Майкл Шелден, – дает наглядное ощущение контекста, в котором работало мышление Оруэлла. Его первые реакции… раскрывают глубокое неприятие современных ему левых и смутные надежды на новые формы “демократического социализма”… Он никого не предал… Этот перечень именно был “черным списком”, это были люди, которых Оруэлл считал лжецами – сборищем тех, чья деятельность и влияние в обществе требовали противоборства и чьи возможности могли нанести обществу вред…» Да и порицают его сегодня, как пишет уже Кристофер Хитченс, не столько за то, что он вел список, сколько за то, что «включал в него не тех людей…».

Во всей этой истории я скрупулезно следил за датами этой последней «загадки», хотя понимаю теперь: надо было бы следить за чувствами. Ведь почти все сходятся во мнении, что если бы в шале к Оруэллу вместо Селии вошел «чиновник из министерства, в котелке и костюме в полоску», как пишет тот же Эш, то писатель вряд ли передал бы ему что-либо. «Единственным объяснением принятого им решения, – считает Эш, – является его любовное отношение к Селии». Под «пыткой любви» отступил Оруэлл от своего правила не связываться с государственной пропагандой. И, кажется, напрасно. Если судить по дальнейшей переписке, то отношение Селии к нему, увы, становилось всё прохладней. У нее назревал роман с одним широко известным ныне человеком как раз в том департаменте, где она работала. А Оруэлл? Он сделал свое дело. Мы знаем лишь, что 13 мая он поблагодарил ее в письме за посланную ему бутылку бренди. Но «вернула ли она ему список, если приходила? – задается вопросами Тимоти Эш. – Был ли разговор по поводу списка в отделе, где работала Селия, и что было сказано в нем? Наконец, что было дальше?..»

Вопросы, вопросы… Любовь, пишет Эш, – наиболее «деликатная часть проблемы». В письмах Оруэлла к Селии ощущается почти болезненная тяга к ней, сильное чувство к привлекательной женщине. «А если посмотреть на эти отношения шире, – заканчивает Эш, – то нельзя не учитывать почти отчаянную необходимость смертельно больного человека в эмоциональной женской поддержке… Одинокий, застрявший в этом санатории, испытавающий отвращение к своему больному телу, он тем не менее жаждал бороться с приближающейся смертью любовью…»