Джордж Гордон Байрон - [15]

Как видно из приведенных записей, Байрон до конца был, предан делу карбонариев, хотя и предвидел их неудачу. Впрочем, неудачу он рассматривал как необходимый урок для следующих успешных выступлений против оккупантов. Оккупационные власти видели в Байроне врага, он был опасен им; и как поэт и как активный борец за свободу Италии. Власти; конфисковали перевод на итальянский язык четвертой песни "Чайльд-Гарольда". За Байроном было установлено постоянное наблюдение полиции. Он знал, что за ним идет слежка, знал, что власти изо всех сил стараются вынудить его покинуть, Италию. После провала карбонариев поэт писал в одном из писем, что в Равенне его жизнь "нельзя считать в безопасности" и что "такое положение длится уже год" {Там же, с. 281.}. К письму от 4 сентября 1821 года к Меррею Байрон приложил анонимное письмо, где ему угрожают расправой как руководителю карбонариев в Романье. "Почему меня сочли их вождем, не знаю. Вождей у них много, "имя им легион"... - пишет Байрон. Но в то же время и не отрицает этого факта. "Однако это звание приносит больше чести, чем выгод, - продолжает он, сейчас, когда их преследуют, я обязан им помочь, что я и делаю в меру своих возможностей. В один прекрасный день они снова восстанут..." {Там же, с. 282.}.

Участие в движении карбонариев не только не прервало творческую деятельность поэта, но еще более ее стимулировало. Его дневниковые записи показывают, что работа над начатыми произведениями продолжалась, возникали замыслы новых, шла подготовка к их осуществлению. Борьба итальянского народа вдохновила его на создание трагедий из истории Италии, таких, как "Марино Фальеро", "Двое Фоскари".

Обращение Байрона к драматургии является важным поворотом в его творчестве, оно связано с углубленным пониманием трагического в жизни человека и общества. В начале 1821 года он записывает в дневнике: "Обдумывал сюжеты четырех трагедий, которые хочу написать (если жизнь и обстоятельства позволят), а именно "Сарданапала", который уже начат, "Каина", метафизический сюжет - нечто в стиле "Манфреда", но в пяти актах, возможно с хорами; "Франческу да Римини" в пяти актах; впрочем, я не уверен, что попробую взяться еще и за "Тиберия". Думаю, что я сумею найти истинный трагизм, по крайней мере мой трагизм в этой теме" {Байрон. Избранные произведения. М, ГИХЛ, 1953, с, 453.}.

За сравнительно короткий срок - с 1821 по 1823 год - Байрон написал "Марино Фальеро" "Сарданапал", "Двое Фоскари", "Каин". "Небо и земля", "Вернер", начал драму "Преображенный урод", которая осталась незавершенной.

В обращении Байрона к драматургии нет ничего неожиданного. Оно было подготовлено давним и постоянным интересом поэта к драматическому искусству.

С раннего детства Байрон отличался необычайной восприимчивостью к театральному зрелищу. В 1819 году он пишет в письме из Италии: "Не знаю, смогу ли я достаточно полно ответить на ваше письмо, ибо чувствую себя сегодня не совсем здоровым. Вчера я был на представлении "Мирры" Альфиери, где последние два акта повергли меня в конвульсии. Это не было дамской истерикой, но мучительными, судорожными рыданиями, от которых задыхаешься и которые вымысел не часто у меня исторгает. Это всего лишь второй случай, когда слезы мои лились не по реальному поводу: в первый раз их вызвал Кин в роли Джайлса Оверрича {Дневники. Письма, с. 179.}. Поэт, вспоминая юность, писал, что у него "находили хорошие актерские способности", он охотно принимал участие в любительских спектаклях, гордился своей "актерской" славой.

Театральные впечатления Байрона как бы заново оживают в итальянский период. Он вспоминает, как, будучи членом Комитета по управлению театром Дрюри-Лейн, оказался в гуще театральной жизни. Он вел переговоры с драматургами, уговаривал членов Комитета одобрить и рекомендовать к постановке ту или иную пьесу, прочитал большое число пьес ("не менее пятисот"), поступивших в театр. Впоследствии Байрон опирался на этот опыт.

Повседневное соприкосновение с современным театром позволило Байрону узнать и возможности и ограниченность его. Увиденное собственными глазами положение дел в английском, а затем в итальянском театре склоняло его к мысли не связывать со сценой свою судьбу драматурга. В предисловии к "Марино Фальеро" он заявлял: "Положение Современного театра не таково, чтобы он давал удовлетворение честолюбию, а я тем более слишком хорошо знаю закулисные условия, чтобы сцена могла когда-либо соблазнить меня. И я не могу представить себе, чтобы человек с горячим характером мог отдать себя на суд театральной публики...".

Объясняя свое нежелание видеть собственные драмы на сцене, Байрон, кроме "эмоциональной" причины, выдвигав еще другую, связанную с теорией драмы. В предисловий к "Сарданапалу" он пояснял, что стремится создать драму придерживаясь классицистского правила трех единств, то есть "правильную" драму, но, поскольку такая драматургия не популярна у публики, он считает, что его пьесы не предназначены для сцены.

Однако заявления Байрона, что он признает принцип трех единств и что его интересует создание "правильной" драмы не вызвали сочувствия даже у его благожелательных критиков. Гете заметил, что Байрон, не признававший никакие законов, неожиданно подчинился "глупейшему закону трех единств" {См.: И. Эккерман. Разговоры с Гете. М., Academia, 1934, с. 271.}.