Джордж Гершвин: Путь к славе - [27]

Среди всех пяти детей Ли была самой непоседливой. Видно, ей по наследству передалось необыкновенное жизнелюбие матери. Бьющая через край энергия, искрящаяся жизнерадостность и лучащийся от нее свет были характерны для нее как в зрелые годы, так и тогда, когда из ребенка она стала превращаться в изящную молодую женщину. Она сочетала в себе много талантов, которыми ее щедро одарила природа, — физическую привлекательность, внутренний огонь и энергию с любовью к искусству, с тем, что она получила на уроках в различных художественных и хореографических школах. Ей льстила дружба со многими молодыми людьми, в число которых входило несколько "неудачников", но она никогда по-настоящему не влюблялась, пока сама не назначила свидания Айре. Даже теперь она не знает, как это произошло. Но это произошло. Любовь к Айре захватила ее не сразу. После их первой встречи они расстались на целый год, так как Ли с матерью отправились путешествовать в Европу. Семьи Струнских и Гершвинов дружили, и после возвращения из Европы Ли стала часто бывать в доме Гершвинов. По природе сдержанный и молчаливый, старавшийся избегать шумных сборищ, Айра был не тот человек, с которым после нескольких случайных встреч можно было затеять любовную интрижку. Понадобилось время, прежде чем его официальные отношения с Ли переросли стадию формального обмена любезностями. Ли с уверенностью может сказать, что она влюбилась в Айру раньше, чем он в нее; более того, она совсем не скрывает, что в конце концов сама сделала ему предложение.

Свою исключительную привязанность к Лу и Эмили Пейли Гершвин сохранил на всю жизнь. Иногда он говорил, что Эмили была женщиной такого типа, на которой он хотел бы жениться. В доме Пейли завязалась еще одна сердечная дружба, которую Джордже пронес через всю свою жизнь. Это была дружба с Джорджем Паллеем, братом Макса Эйбрамсона и двоюродным братом Лу Пейли. Паллей был младше Гершвина на два года и работал биржевым маклером. В 1918 году он очень выгодно сменил работу клерка с окладом 25 долларов в неделю на биржу и в результате получил на несколько сот тысяч долларов ценных бумаг. Он чувствовал вкус к жизни, и молодой и еще неопытный Джордж испытывал к нему зависть и восхищение. Их тянуло друг к другу. В конце 1918 года они провели вместе много вечеров, обходя ночные клубы, развлекая хористок и соря деньгами. Со временем их дружба стала более глубокой. В конце концов Паллей стал одним из немногих, кому Гершвин доверял все самое сокровенное.

Рядом с ним и Джордж почувствовал вкус к веселым сборищам, ночной жизни ресторанов в обществе красивых женщин, которыми он был постоянно окружен. Но и теперь, как и прежде, на первом месте для него была музыка. Один его приятель вспоминает, что на одной из вечеринок на коленях у Гершвина сидела красивая девушка. Когда кто-то неожиданно попросил его что-нибудь сыграть, он, забыв обо всем, настолько быстро поднялся с места, что девушка от неожиданности упала на пол. С таким же нетерпением и страстью он продвигался вперед и как композитор. Его единственной и заветной мечтой было достичь высот Берлина и Керна. "Он шел вперед с таким напором, — скажет о нем его коллега, — и с такой скоростью, что оставил нас всех далеко позади. Мы не хотели, да и не могли угнаться за ним".

Он играл свою музыку любому, кто хотел его слушать. Так, в 1918 году он играл Зигмунду Спейту, музыкальному критику нью-йоркской "Ивнинг Мэйл". Спустя 25 лет Спейт так расскажет об этом на страницах."Геральд Трибюн":

За фортепиано на один из старых стульев с бахромой сел какой-то молодой человек. Он начал играть, демонстрируя хорошую технику и прекрасное музыкальное чутье. Но так как почти каждый день мои уши привыкли слышать виртуозное исполнение, подобное этому, я не пустился в пляс от восторга.

Потом Гершвин сыграл несколько серьезных вещей собственного сочинения — несколько новеллетт и токкату, слабое подражание Шуману и Листу. И снова это не произвело никакого впечатления. Наконец Гершвин сыграл несколько своих известных мелодий. Спейт пишет:

Я встал со своего места и сказал: "Послушайте, если вы хотите знать мое мнение, я бы посоветовал вам писать пока легкую музыку и оставить на время работу над серьезными вещами". Гершвин был постоянно начеку, когда дело касалось любой возможности расти как композитору. Однажды Ирвинг Берлин обратился к нему с заманчивым предложением. Незадолго до того Берлин был потрясен тем, как быстро и грамотно Гершвин записал под диктовку один из его рэгтаймов и тем, насколько богаче и ярче они зазвучали в новых гармониях Гершвина. В интервью, которое он дал уже после смерти Гершвина, Ирвинг Берлин сказал, что ему никогда не забыть того, как неузнаваемо изменилась его песня в волшебной аранжировке Гершвина: "Это была совсем другая песня". По сей день ноты с аранжировкой этой вещи хранятся в доме Берлина как бесценная реликвия.

Берлину был очень нужен аранжировщик и музыкальный секретарь, и если бы подходящий человек нашелся, он был готов хорошо ему платить (около ста долларов в неделю). "Соглашайтесь — и место ваше, — сказал он Гершвину. — Но мне кажется, что вы не согласитесь. Вы слишком талантливы, чтобы быть просто аранжировщиком и секретарем. Если вы будете работать для меня, вы начнете сочинять в моем стиле и потеряете свой. Вы рождены, чтобы создать великие произведения".