Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность - [21]

В начале 1818 года Байрон отослал, наконец, Марианну обратно к мужу и после этого переселился из загородной виллы в роскошный дворец, нанятый им в центре города. В карнавале этого года он принимал еще более деятельное участие, чем в предшествовавшем, и с этого времени начался самый печальный период его пребывания в Венеции. Слишком широкая свобода нравов и чрезвычайная снисходительность общественного мнения с самого начала имели вредное влияние на страстную, необузданную натуру поэта. Пока Байрон жил с Марианной, он все-таки оставался еще на высоте требований местной морали, но как только расстался с женой «Венецианского купца», то начал быстро погружаться в самый омут разврата и дошел, наконец, до того, что даже венецианцы были шокированы его образом жизни. Байрон стал менять своих любовниц чуть ли не каждый день и при этом брал их из самых низших слоев венецианского общества. Великолепный дворец его на Большом канале превратился в гарем, где, окруженный толпой падших женщин, он проводил целые вечера в кутежах и пьянстве. Этот бешеный разврат поэта в первые годы его пребывания в Италии объясняется до некоторой степени и его тогдашним настроением. Он находился еще под мучительным впечатлением внезапно обрушившегося на него семейного несчастья и думал найти забвение в таком ненормальном образе жизни. Наконец, он еще чувствовал ужасную обиду, которую ему нанесли соотечественники, и хотел показать им своим, шокировавшим их, поведением, как глубоко он презирал любое мнение о нем. В это же время Байрон отказался и от своей диеты, вследствие чего стал быстро жиреть и терять красоту. В письме к своему издателю от 6 апреля 1819 года, т. е. после двух лет подобной жизни, он следующим образом описывал со стояние своего здоровья. «Вы спрашиваете меня о здоровье: в начале этого года я находился в состоянии крайнего истощения и страдал полнейшим расстройством желудка. Я принужден был отказаться от прежнего образа жизни, который быстро приближал меня к могиле. Я теперь стал лучше и здоровьем, и поведением».

Заметим, что в течение этого, не самого лучшего, периода жизни великого поэта в Венеции, в то самое время, когда он не щадил своего здоровья, гений его не только не бледнел и не ослабевал ни на один момент, но, наоборот, достиг высшей степени своего развития. Байрон работал в это время с еще большей энергией, чем прежде, и количество написанного им тогда поистине поразительно. К этому периоду относятся такие замечательные произведения, как 4-я часть «Чайльд-Гарольда», «Манфред», первые части «Дон-Жуана», «Беппо» и «Мазепа». Четвертая, и последняя, часть «Чайльд-Гарольда», посвященная Италии, была окончена поэтом в сентябре 1817 года и вышла из печати в начале 1818 года.

«Эта часть „Чайльд-Гарольда“, – говорит английский биограф Байрона, профессор Никольс, – впервые обнаружила весь огромный талант поэта. Если бы литературная карьера Байрона окончилась с его отъездом из Англии, его помнили бы в течение одного столетия как автора нескольких мелодических стихотворений, умной сатиры, поэтического дневника путешествий, обнаруживающего проблески гения, и целого ряда очаровательных поэтических рассказов, имевших колоссальный успех. Но 3-я и 4-я песни „Чайльд-Гарольда“ поставили его на другое место: они сделали его одним из Dii Majores английской поэзии».

А вот как отзывается знаменитый Гёте о другом великом произведении Байрона, появившемся в том же году, что и последняя часть «Чайльд-Гарольда»: «Трагедия Байрона „Манфред“ была для меня удивительным феноменом и таким, который очень близко касался меня. Этот своеобразный гений взял моего „Фауста“ и извлек из него самую богатую пищу для своего ипохондрического на строения. Он воспользовался его основными идеями совершенно по-своему, для своих собственных целей, так что ни одна из них не осталась тем же, чем была, и вот именно поэтому-то я и не могу достаточно надивиться ему. Он сделал из моего „Фауста“ до такой степени совершенно новое произведение, что было бы чрезвычайно интересно для критика определить не только перемены, которые он произвел, но и степень сходства или различия их от оригинала».

Большинство критиков того времени так же, как и Гёте, смотрели на «Манфреда» только как на необыкновенно гениальное подражание «Фаусту». Но Байрон отрицал это. «Я никогда не читал „Фауста“ Гёте, – писал он в июне 1820 года своему издателю, – потому что я не знаю немецкого языка. Но в 1816 году М. Льюис перевел мне устно большую часть его, и я, разумеется, был сильно поражен им. Но только Штаубах и Юнгфрау, как и еще кое-что, гораздо больше, чем „Фауст“, заставили меня написать „Манфреда“. Впрочем, первая сцена моей трагедии, действительно, очень похожа на соответствующую сцену в „Фаусте“…»

Во время карнавала 1819 года распутство Байрона достигло своего апогея; дальше оно уже идти не могло. Он был до такой степени истощен, что уже не в силах был совершать своих любимых прогулок верхом или в гондоле. Ноги его начали дрожать, руки стали бледны и прозрачны, волосы на голове почти совершенно поседели, а пищеварение до такой степени расстроилось, что он уже не в состоянии был ни есть, ни пить. Ему пришлось волей-неволей вернуться к прежней воздержанности и строгой диете, после чего здоровье его начало быстро поправляться, и лицо стало по-прежнему прекрасным.