Джон Том Малый Медведь - [2]

Мальчишка усмехнулся.

— Вы ничего от меня не узнаете. Мой дом за тысячи и тысячи километров отсюда. — Он по­кружил рукой в направлении горизонта. — Я при­ехал на поезде, — говорит он, — один. Я вылез здесь потому, что кондуктор сказал, что мой билет больше не годится.

Он подозрительно взглянул на Джона Тома.

— Бьюсь об заклад, что вы не индеец. Вы говорите совсем не так, как должны говорить индейцы. Вы похожи на них с виду, но все ин­дейцы только и могут сказать: «Умри, бледноли­цый!» Ручаюсь, что вы один из этих поддельных индейцев, которые продают лекарства на улицах. Я один раз видел такого в Куинси.

— Тебе нипочем не угадать, кто я: настоящий индеец или нарисованный на картинке… Но с то­бой‑то что делать — вот вопрос, который теперь предстоит решить «совету»… Ты удрал из дома. Ты начитался приключений. Ты не сумел с до­стоинством выполнить роль мальчика — мстителя, собираясь застрелить мирного индейца. Ты не успел даже сказать, как подобает: «Умри, красно­кожая собака! Ты слишком часто становился мне поперек дороги»… Ну, что же ты думаешь обо всем этом?

Мальчик с минуту размышлял.

— Я полагаю, что сделал ошибку, — сказал он. — Мне нужно было бы идти дальше на запад. Там, в Каньонах, наверное, еще есть настоящие дикие.

И маленький плут протягивает Джону Тому руку.

— Пожалуйста, извините меня, сэр, за то, что я стрелял в вас. Надеюсь, я не очень больно вам сделал? Но, правда же, вам бы надо быть более осторожным. Потому что, знаете, когда белый разведчик видит индейца в боевом одеянии, его ружье должно действовать!

Тут Джон Том начинает громко хохотать и, гикнув, схватывает мальчишку и высоко подни­мает его. Затем он сажает его к себе на плечи, а беглец теребит его бахрому и орлиные перья, преисполненный горделивой радостью, той ра­достью, которую испытывает американец, попи­рая ногами «низшую расу».

Ясно, что Джон Том и мальчишка стали друзьями с этих пор. Маленький отступник выкурил трубку мира с дикарем, и было видно по его глазам, что он уже мечтает о томагавке и о паре мокасин детского размера.

Наконец, мы сидим за ужином в палатке. Ма­лыш смотрит на меня и на Джона Тома, как на заурядных храбрецов, исполняющих незначитель­ную роль на театре военных действий. В то время как он сидит на ящике из под «Воо–ды», перед сто­лом, доходящим ему до подбородка, и уплетает бифштекс, Джон Том спрашивает, как его зовут.

— Рой, — говорит малыш, жуя и причмокивая. Но когда его спрашивают об адресе и фамилии, он качает головой.

— Так я и скажу, — говорит он. — Вы пошлете меня домой… Я хочу остаться с вами. Мне нра­вится эта лагерная жизнь. Дома, на заднем дворе, была палатка у нас — мальчиков. Они звали меня Рой — Красный Волк. Это и останется моим именем. Дайте мне еще кусок говядины, пожалуйста!

Пришлось нам мальчишку оставить у себя. Мы знали, что где‑то из‑за него происходит пере­полох, и что мама, дядя Гарри, тетя Джен и на­чальник полиции сбились с ног, отыскивая его следы. Но он нам ничего больше не хотел ска­зать о себе. Он принес необыкновенную удачу нашему предприятию, и через два дня у нас была уже тайная надежда, что владельцы малыша нико­гда не найдутся. Когда в красном фургоне начинался деловой день, он был там и, преисполненный гордости, передавал мистеру Питерсу всевозмож­ные бутылки и другие товары.

Как‑то Джон Том спросил малыша об его отце.

— У меня нет никакого папы, — ответил он. — Он удрал и бросил нас. Из‑за него мама плакала. Тетя Люси сказала, что он потерял образ…

— Что потерял? — спросил кто‑то из нас.

— Ну, образ, — говорит мальчик. — Какой‑то образ… ах, да, образ человеческий! Я не знаю, что это такое.

Джон Том стоял за то, чтобы наложить на него наше клеймо, нарядив его, как маленького вождя, но я этому воспротивился. Моя точка зрения была такова: кто‑то потерял этого маль­чика и, наверно, хочет получить его обратно. Нужно пустить в ход маленькую хитрость, а там посмотрим, не удастся ли мне взглянуть на его визитную карточку.

Итак, однажды вечером я подхожу к мистеру Рою — неизвестно как дальше, — сидящему у ко­стра, и гляжу на него уничтожающе и презри­тельно.

— Шникенвитцель! — говорю я, как будто меня тошнит от такого имени. — Шникенвитцель! Ба, не хотел бы я быть Шникенвитцелем!

— Что это такое? — говорит мальчик, вытара­щив на меня глаза.

— Шникенвитцель… —повторяю я, словно вы­плевывая это слово. —Я видел нынче человека из вашего города, и он сказал мне твое имя. Я ни­сколько не удивляюсь, что тебе было стыдно назвать его нам. Шникенвитцель!.. Фу!

— Ну, слушайте, — говорит мальчик, весь дрожа от негодования. — Меня вовсе не так зовут. Моя фамилия Койнерс. Что с вами?

— И это еще не самое противное, — продолжаю я, спеша, чтобы не дать улечься его возбужде­нию. — Мы думали, что ты из хорошей семьи. Мы — мистер Малый Медведь, вождь Чирокийцев, имеющий право на ношение десяти хвостиков выдры на своем нарядном плаще, и я, у которого сотни долларов в этом оловянном ящике, — мы, знаешь ли, должны быть весьма осторожны в вы­боре своего общества. А этот человек мне сказал, что твое племя живет в каком‑то старом, заху­далом курином переулке, где нет даже тротуаров, и что козы едят прямо со стола вместе с вами…