Джон, Пол, Джордж, Ринго и я - [29]

Песни, которые битлы позволяли спеть Ринго, были в основном несерьёзными песенками, наподобие ‘Жёлтой подводной лодки’, которые хорошо подходили ему. Он сочинил лишь горстку песен, и только одна или две, главным образом ‘Сад осьминога’, достигли долголетия. Он говорил, что его вкладом в ‘Элеанору Ригби’ являлись отрывки про отца Макензи, хотя я никогда не слышал, чтобы Пол или Джон распространялись об этом. В отличие от Джорджа, Ринго никогда не показывал каких-либо признаков ревности по поводу неистового успеха партнёрства Леннона и Маккартни в сочинении песен. Он никогда не был настолько богат, как Джон и Пол, которые гребли изрядные композиторские гонорары вдобавок к плате за выступления и доходам от продаж записей. Но после распада великолепной четвёрки, Ринго, казалось, наслаждается комбинацией жизни в стиле французского плэйбоя и частично занятого музыканта, гастролируя время от времени со своим ‘Олл-Старр Бэнд’ и записав несколько не производящих захватывающего впечатления альбомов. В последнее время его работа получила намного большее уважения и большую популярность среди американцев, чем среди британцев. Несмотря на все свои проблемы, Ринго всё равно наслаждался своими восемью бурными годами в ‘Битлз’ по крайней мере так же, как Джон и Пол, и, вероятно, больше, чем Джордж. Мне кажется, что когда он встретится лицом к лицу к небесной охране врат Рая, ему придётся полагаться на слова ‘ударник ‘Битлз’’, чтобы попасть в ВИП-ложе великого большого звёздного ночного клуба на небесах. Эти два слова являются единственным несмываемым рекомендательным письмом в его биографии. Не думаю, что ‘Паровозик Томас’ многое сумеет провезти мимо охранников врат.

Джон

Первоначально я видел Джона твёрдым, как скала, основанием, вокруг которого были выстроены ‘Битлз’ – никаких каменотёсов, никаких битлов. Казалось, он выбирал и менял свой ранний состав с умом, сплачивая компанию с помощью тяжёлой, безумной и изнурительной урочной работы в Гамбурге. Вокруг него в мире поп-музыки той эпохи он видел слишком много идолов в позолоченных чехлах, стоящих на высоких пьедесталах, и ничего такого для ‘Битлз’ он не желал. Спустя годы Джон открыто признавался мне, что одни из самых счастливых дней для него были дни, проведённые в Ливерпуле в ‘Пещере’, где он никогда не чувствовал угрозы, потому что он знал, что находится среди друзей. На сцене он всегда был ощутимо напористым в качестве певца, стоя крепко на земле на широко расставленных ногах, что придавало ему вид большого авторитета. В ‘Пещере’ затянутая в кожу группа могла мимоходом потянуться с переднего края крошечной сцены, чтобы коснуться фанатов из первого ряда, пожать их вытянутые пальцы, взять у них маленькие записки с просьбами, номерами телефонов или принять наполовину выкуренные сигареты и выпустить дым в них, что сводило юных девушек с ума. Кусай свои локти, Том Джонс, - это было намного эротичнее для всех них, чем швыряние твоими поклонниками в тебя своими трусиками!

Лидер группы или нет, Джон являлся главной причиной увлеченностью Эпстайна ‘Битлз’ и того, что он стал менеджером группы. Во время его первых визитов в ливерпульский ‘Пещер’ его, несомненно, привлёк грубый, жёсткий и затянутый в кожу образ Джона. Без этого – словно магнитом – влечения, Эпстайн, возможно, не остался бы там достаточно долго, чтобы оценить музыкальные возможности группы.

Джон был последним из великолепной четвёрки, кого я узнал хорошо. Сначала мне казалось невозможным установить хоть мало-мальски хорошие взаимоотношения с этим нахальным парнем, у которого было столь напыщенное мнение о себе, и, казалось, столь невысокое мнение обо мне. На протяжении нескольких месяцев со времени нашей первоначальной встречи большая часть наших словесных контактов носила односторонний характер, – Джон постоянно отпускал злые шутки на мой счет. Мне казалось, что он смеётся не вместе со мной, а приглашает остальных посмеяться надо мной. Я находил его желчный юмор ужасным, но, зная, что у его вспыльчивости короткий фитиль, и что он ловко орудует кулаками, когда ему перечат, я не осмеливался отвечать ему в том же ключе из страха вызвать в нём худшее. Было неудобно видеть, что он обходится с чувствительным Брайаном Эпстайном настолько же плохо и даже хуже, доводя беднягу до слёз на глазах у остальных из нас. Хуже всего, что я не видел ни одной причины, которая объяснила бы его явно неприязненное отношение ко мне. Всё это делалось во имя юмора, но – как замети я – Джон был единственным, кто смеялся. Я старался изо всех сил не позволить этому испортить наши рабочие отношения, но – тогда, как я быстро привязывался к остальным, с которыми мы становились друзьями легко и непринуждённо – было невозможно прорваться через барьер, который Джон воздвиг между нами. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что этот барьер был там для защиты Джона – не оружием, а щитом, за которым он укрывался, пока изучал людей. Правдой было то, что он был неуверен в себе и во всём сомневался. Конечно же, группа знала это задолго до того, как узнал я, – возможно, именно поэтому они не обращали внимания на его отвратительное поведение и оставляли его в одиночестве расстраивать и шокировать людей. Думаю, что в глазах Джона каждый новый человек, с которым он сталкивался, был для него врагом, пока не доказывал обратного. Хвастовство и словесные оскорбления были его способом воспрепятствовать развитию каких-либо отношений, которые могли оказаться неприятными для него. Названием этой игры было ‘Достань другого ублюдка раньше, чем он достанет тебя’!