Джон Кеннеди - [74]

. Вопреки огромному давлению со стороны федерального правительства и многих рассудительных алабамских бизнесменов, Уоллес твердо держался своего слова, и когда подошел день регистрации студентов, Кеннеди опять мобилизовал национальную гвардию; на сей раз он должен был быть уверен, что бездействие, как в случае с университетом Миссисипи, не повторится. В этом деле гарантом того, что в Таскалусе на будет трудностей, у Кеннеди имелся союзник — сам губернатор Уоллес. Он прекрасно знал, что Алабама не может успешно противостоять федеральному правительству, и что если бы там произошел бунт, то его политические амбиции (которые были огромны) стали бы недостижимы: он оказался бы в забвении, как и Росс Барнет. Он решил разыграть представление: он встанет в школьных дверях (или, по меньшей мере, в дверях здания университетской администрации) и будет яростно протестовать, после чего отойдет в сторону с трогательным видом жертвы тирании янки. Сердца простых жителей Алабамы будут на его стороне, его репутация горячего защитника будет подтверждена, и, как только студенты зарегистрируются, вопрос интеграции наконец будет поставлен на обсуждение. Таким образом Уоллес постарался сделать так, чтобы не вмешался ку-клус-клан и студенты университета вели себя надлежаще. Кеннеди создал союз национальной гвардии в Алабаме, и представление началось. Николас Катценбах, заместитель Бобби Кеннеди, появился со студентами на территории университета; Уоллес встал в дверях, выкрикивая вызывающие лозунги, и затем уступил дорогу; Джеймс Гуд и Вивиан Мэлоун были зарегистрированы. Кеннеди стало легче, он был удовлетворен, и вечером того же дня импульсивно решил выступить по телевидению с обращением, объявив о своем решении выдвинуть подробный билль о гражданских правах. Он наконец победил и управлял событиями, не только реагируя на них, и он решил использовать победу.

Речь была одной из самых важных и эффективных, которые Кеннеди когда-либо произносил, и в то же время одной из наименее лакированных. Его решение выступить оказалось сюрпризом для Теда Соренсена, и у него не оставалось времени, чтобы подготовить нечто большее, чем набросок. За несколько минут до выступления Кеннеди и его советники поколдовали над текстом, и затем он появился перед камерой. Это было неважно. Теперь он был столь опытен и уверен в себе как оратор, что был способен сымпровизировать все обращение, скомпилировав его из отрывков. Оно не звучало столь впечатляюще, как другие его речи, но убежденность Кеннеди, что пришло время действовать, чтобы исправить ошибки прошлого, взяла верх и набирала силу по мере того, как он работал над задачей, которая становилась все настоятельнее и неотложнее. Соренсер указывал, что в речи было мало из того, о чем Кеннеди говорил раньше (кроме не теряющего важности упоминания о всеобъемлющем билле о гражданских правах), но никогда ранее он не высказывался с такой убежденностью и столь развернуто перед огромной аудиторией — американским народом[283]. «Прежде всего мы столкнулись с моральным вопросом. Он стар, как манускрипт, и ясен, как американская конституция… Это единая страна. Она стала единой благодаря нам и всем людям, которые сюда пришли, имея равные шансы на развитие своих талантов. Мы не можем сказать 10 процентам населения, что у них не будет этого права, что их дети не получат шанса развивать таланты, которые у них есть; единственный путь, с помощью которого они получат свои права, — это выйти на улицы и участвовать в демонстрациях. Я считаю, мы должны им и себе обеспечить жизнь в лучшей стране, чем эта»[284]. Речь имела огромный успех, количество писем в Белый дом возросло в четыре раза. Одно из них пришло от Мартина Лютера Кинга: «Это было одним из самых красноречивых, глубоких и определенных воззваний в защиту справедливости и свободы всех людей, когда-либо сделанных президентом. Вы горячо говорили о моральном вопросе, который был частью борьбы за интеграцию»[285]. Это действительно было так. Джон Ф. Кеннеди был вовлечен в эту борьбу надолго.

События были далеки от завершения, и тот же вечер, когда Кеннеди произносил свою речь, в Миссисипи был убит Медгар Иверс. В течение лета по США прокатилось несколько волн демонстраций; повсюду накалялись чувства. В сентябре в начале учебного года почти в каждом штате школы были мирно интегрированы; исключением оставалась Алабама, где губернатор Уоллес вновь прибег к своим мелким хитростям. Он послал в четыре города войска штата (в том числе в Бирмингем), чтобы задержать открытие учебного года. Но, благодаря предписанию суда, он отозвал войска, заменив их на национальных гвардейцев; Кеннеди федерализовал гвардию и приказал гвардейцам оставить школы. Уоллес еще раз попытался играть на публику, но не достиг ничего, кроме популярности среди крайних консерваторов в Алабаме и на остальном Юге; но он возбуждал страсти, которые следовало охлаждать: 15 сентября в Бирмингеме в церкви для черных взорвалась бомба, убив четырех маленьких девочек. Возник бунт, в результате которого были застрелены еще двое афроамериканцев: один — пытаясь бежать, а другой — тринадцатилетний мальчик — в результате беспорядочной стрельбы, поднятой двумя скаутами, возвращавшимися с собрания сегрегационистов. Впоследствии они не могли объяснить свои действия: они просто повиновались импульсу опробовать свои новые пистолеты на мальчике, едущем на велосипеде