Джон Кеннеди - [71]

Он выступил против представителей той хорошо известной демагогии, которая приумножила оживленность, абсурдность, коррупцию и жестокость политиков-южан, начиная с конца периода Первой реконструкции. Такие люди, как Вардамэн, Бильбо и братья Лонг умели играть на любви и ненависти, надеждах и страхах, безразличии, предрассудках и амбициях своих избирателей более, чем взывать к их уму, лучшим чувствам и здравому смыслу. Демагогия, чтобы быть честным, была распространена не только на Юге, она существовала и на Севере, хотя и в менее крайних формах, даже в Бостоне. Но демагогия на Юге была опасна потому, что действовала в закрытом обществе[261]. Отчасти из-за того, что умеренные южане так не хотели брать на себя бремя лидерства и выступить за реформы на сцене, с тех пор, как Верховным Судом было принято решение по делу Брауна, доминировали те, кто верил — или притворялся, что верил — и, по меньшей мере, провозглашал, что причина сегрегации все еще не устранена, и это стойкое сопротивление заставит новое поколение упрямых янки отказаться от затеи, как их предшественников 80 лет назад. На выборах дважды победили расисты; Джордж Уоллес из Алабамы так объяснял свою тактику на губернаторских выборах в 1962 году: «Я начал говорить о школах, скоростных дорогах, налогах и тюрьмах — и я не мог побудить их слушать. Затем я заговорил о черных — и они впились в меня глазами»[262]. Политики и избиратели будто старались перещеголять друг друга в сумасшедших фантазиях, замешенных на легендах о прошлом Юга, расовой ненависти, страхе грядущих событий, которые сметут старые пути в забвение, обиды янки, возмущение чувств и действия мафии. Джеймс Мередит вступил в этот вихрь, что потребовало привлечь к делу более умного человека, чем губернатор Росс Барнет из Миссисипи, чтобы удержать контроль и уменьшить последствия.

Но Барнет даже не попытался это сделать. Он продолжал молча сопротивляться. Кеннеди хотели сотрудничать с ним и дальше. Если бы он позволил Мередиту поступить в университет и окончить его, то же самое пришлось бы позволить и другим черным студентам и кризис мирно бы завершился. По каким причинам Барнет согласился бы допустить Мередита в университет? Ни по каким, ответил губернатор: «Я не могу согласиться принять этого юношу в учебное заведение. Я никогда не соглашусь это сделать. Лучше я проведу остаток своей жизни в тюрьме, чем так поступлю».

РОБЕРТ КЕННЕДИ: Штат Миссисипи должен выполнять закон, так как он является частью государства.

БАРНЕТ: Мы были частью государства, но я не уверен, так ли это сейчас.

РОБЕРТ КЕННЕДИ: Вы хотите выйти из Союза?[263].

Барнет прослыл легендой в конфедеративной армии и пользовался в своем штате большой популярностью. Это доказывало, что торговаться с ним было бесполезно — возможно, к счастью: большие дела нельзя делать тайно, хотя Кеннеди уже сдвинули их с мертвой точки, но о деталях невозможно было договориться, а тем временем злобные утверждения губернатора вызвали бурю гнева и ненависти, которую он не мог ни сдержать, ни проконтролировать. Он появился на футбольном матче в университете Миссисипи (местная команда называлась «Повстанцами университета Миссисипи») и провозгласил под рев и одобрительные крики: «Я люблю Миссисипи! Я люблю ее народ! Я люблю ее обычаи!» (шум аплодисментов)[264]. Огромная толпа студентов чувствовала, что она поняла, в чем состоит ее долг. 30 сентября 1962 года Мередит был препровожден на территорию университета и триста федеральных чиновников названивали в здание администрации, отчасти чтобы ввести в заблуждение (Мередита поселили в одном из студенческих общежитий), отчасти — чтобы создать рекламу федеральным властям. Решив, что все хорошо, в десять часов вечера президент выступил по телевидению, убеждая население Миссисипи, особенно студентов университета, принять закон, который надлежит выполнять: «Честь вашего университета и штата висит на волоске… Позвольте нам сохранить закон и мир, и затем залечить внутренние раны, чтобы мы могли повернуться лицом к проблемам, которые нас окружают… объединимся, встанем как единый народ в знак стремления к человеческой свободе»[265]. Он все еще надеялся, что белых жителей Миссисипи можно побудить к сотрудничеству, и поэтому он ничего не сказал о справедливости случая Мередита, только то, что закон следует проводить в жизнь и исполнять («Американцы могут не соглашаться с законом, но не могут ему не повиноваться»)[266], и польстил их гордости и тщеславию, с восхищением упомянув о белых героях штата, таких, как, например, Л. К. Ламар[267]. Когда двумя часами позже он подписал распоряжение об отзыве национальной гвардии, как поступил Эйзенхауэр в Литтл-Роке, он сказал, что делает это за столом Улисса С. Гранта, но что о распоряжении не должна знать пресса: он не хотел, чтобы неоконфедеративная паранойя разгорелась вновь[268].

Все эти смягчающие усилия были бесполезны. Немногие из студентов Миссисипи слышали или обратили внимание на его призыв. Еще до того, как он начал говорить, хотя он этого не знал, чиновники поспешили защитить себя слезоточивым газом (им было строжайше запрещено использовать пистолеты: они скрывались за внушительными заграждениями из камней, кирпича) и другими метательной снарядами, исчезли полицейские со скоростных магистралей: губернатор Барнет позже сказал, что им было приказано остаться и поддерживать порядок, но он так часто лгал во время кризиса, что ему трудно было поверить; как бы то ни было, полицейских было немного, и они не имели оружия. У некоторых бунтовщиков было оружие (тридцать лет спустя кажется удивительным, что их было сравнительно немного), с помощью которого они ранили 26 чиновников и убили журналиста и прохожего. Регулярные войска, наконец посланные Бобби Кеннеди, появились с досадным опозданием (еще один минус Пентагону в глазах генерального прокурора и его брата); все это продолжалось до зари. Президент не спал всю ночь: «Я никогда так интересно не проводил время после Бей-оф-Пигз», — отметил он