Джон Кеннеди - [60]
Экс-комм считал, что все аргументы за и против возможных вариантов были взвешены: каждая причина была серьезно обоснована[211]. Так что человеческий фактор был решающим. Американская конституционная система возлагала окончательную ответственность на человека: президента. Все восходило к суждению Джона Ф. Кеннеди (его любимое выражением) — к его характеру, уму и опыту. И он тоже знал это. Глядя из окна своего офиса, он говорил Дину Ачесону: «Я думаю, что за эту неделю я заслужил свое жалование»[212]. Его критичный юмор редко покидал его, даже в дни кризиса. Но он не смог скрыть от своего брата по крайней мере то, сколь большое он испытывал напряжение. Наблюдая его в не самый лучший момент, в среду 24 октября, когда ожидали, воспримут ли русские серьезно американскую блокаду, Бобби вспоминал, как он выглядел в те ужасные дни сразу после смерти их старшего брата, или в те моменты, когда его собственная жизнь висела на волоске: «Он закрыл рукой рот. Все время сжимал и разжимал кулаки. Лицо вытянулось, в глазах застыла боль, они почти почернели. Мы смотрели друг на друга через стол»[213]. У Джека Кеннеди было достаточно воображения, чтобы понять всю меру своей ответственности. К его чести, он не сломался. Пожалуй, за все время кризиса он был самым молчаливым человеком в Белом доме.
Он как раз читал «Оружие в августе», замечательно изложенный доклад Барбары Тачмэн об ошибках правительств, которые привели к первой мировой войне. Он решил их не повторять, если не хотел оказаться в том же положении. Если бы кто-то дозрел до того, чтобы написать об октябрьском ракетном кризисе, сказал он, то «им пришлось бы понять, что мы предпринимали усилия ради мира и для того, чтобы заставить нашего противника двигаться. Я и пальцем не пошевелю, чтобы что-то сделать в отношении русских кроме того, что необходимо»[214]. Возможно, любой президент в тот момент почувствовал бы то же самое; но Кеннеди придерживался этой позиции в течение всего кризиса с удивительной твердостью и последовательностью и преодолел все обстоятельства с большой ловкостью. Его склонность решать все мирным путем не была обычной реакцией его поколения, которое вынесло на себе основную тяжесть второй мировой войны и с тех пор жило под ядерной тенью. В равной мере автор книги «Почему Англия спала» был привержен и невротическому антимилитаризму Британии и Америки 30-х годов. Его желание обезопасить мир было связано с тем, что глубоко укоренилось в его натуре — ответственностью, которую он ощущал за команду ПТ-109, как и за все человечество; он чувствовал, что, как один из Кеннеди и как лидер в семье, он не должен в этой ситуации, бросающей вызов, уронить честь своей семьи неосмотрительностью или бойкими сужениями; он желал счастья и своим детям, чье будущее он хотел сохранить (в этом он был очень похож на своего отца); и он знал, что если события плохо скажутся на его жизни и жизни тех, кого он знал, то конец будет печален. В 1962 году судьба мира находилась в руках далеко не незначительного человека, а октябрьские ракеты кого угодно побудили бы серьезно задуматься.
Он не был поджигателем войны, как некоторые из критиков описывали его после смерти. Как человек, попавший в трудное положение, он произнес множество не очень разумных воинственных речей и чепухи в самой плохой старой традиции. Он был изначально неспособен действовать, кроме как считая, что все лица, стоящие у власти, с подозрением относятся к тому, что они ясно видят и причины чего представляются несомненными (он испытал шок во второй раз, когда понял — а это случалось с ним регулярно, — что его представления очень оптимистичны. Он считал, что Советский Союз — агрессивная страна, которой следует энергично противостоять, и предприятие с ракетами убедило его в том, что он был прав: но он также считал, что если он как следует постарается, то советские лидеры однажды увидят происходящее в его истинном свете. Республиканцы были рады выразить ему свое недоверие: он вел переговоры и объявил в своей инаугурационной речи о том, что не будет проводить крестовых походов против «красной угрозы».
Все это помогало ему справляться с кризисом, но было необходимо большее. Ему недоставало умения судить и ловкости игрока в покер, а еще — холодной головы и благородного сердца, чтобы достичь желаемого. Все это наилучшим образом проявилось на пятый день кризиса, в субботу 20 октября, когда Эдлей Стивенсон начал настаивать на том, что Соединенным Штатам следует убрать свои ракеты из Турции и Италии, если Советский Союз сделает то же со своими ракетами на Кубе. Он также предложил оставить базу США на Кубе в бухте Гуантанамо. Стивенсону пришлось дорого заплатить за выдвинутые им предложения
