Джон Кеннеди - [21]
Мы должны напомнить себе, что сейчас нам известно, что Кеннеди этого не сделал: не было войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а затем советская экономика начала приближаться к своему краху исключительно из-за собственной хронической и неизлечимой неэффективности. И все же непоследовательность и противоречия в высказываниях Кеннеди очевидны; то, что сей факт не был замечен ни самим выступающим, ни его слушателями, возможно, вызывает наибольший интерес. Американцами владело как беспокойство, так и самомнение: они требовали от администрации Эйзенхауэра столь многого и одновременно хотели, чтобы все оставалось по-прежнему; они опасались ядерной угрозы, экономического краха и потери национальной независимости, но, как и их молодой оратор, верили, что современный американский капитализм «может время от времени замедлять свой ход или демонстрировать слабость. Но он способен достичь гораздо больших высот, чем мистер Хрущев когда-либо видел или мог себе представить. Он может создать защиту, которая нам нужна, и школы, и дома, и промышленность — и в то же время помочь сформировать ситуацию могущества и стабильности во всем некоммунистическом мире»[59]. Другое противоречие, скорее кажущееся, чем реальное, но в то же время и более опасное, заключалось в попытке Кеннеди использовать свои предостережения о национальной угрозе и слабости в качестве причины, по которой он настаивал на необходимости переговоров с Советским Союзом. Его точка зрения действительно была проста и заключалась в том, что ядерная война столь ужасна, что обе стороны были весьма заинтересованы в установлении мирных отношений и, следовательно, налаживании дипломатических связей; он не намеревался вести переговоры с позиции слабости, но американцам, как и другим, было легко истолковать его слова неверно, увидеть в нем скорее Чемберлена, нежели Черчилля.
Но тогда выступления сделали свое дело: если Кеннеди не удалось напугать американский народ, заставив поверить, что они стоят на краю самого опасного момента в своей истории, то, по меньшей мере, он убедил самого себя. Но его настойчивость никому не показалась ненадуманной. Тем не менее суждение было таково, что если выборы потребуют обсуждения этих вопросов, то Кеннеди «заслужит проигрыш» (что совсем не то же самое, что сказать о Никсоне, что он «заслужит выигрыш»).
Но существовало три фактора, помогавших Кеннеди, которые подпитывали друг друга и все вместе предали значительность победе на выборах 1960 года. Первым фактором было всеобщее чувство неудовлетворенности и беспокойства в связи со спадом в 1957–1958 годах и кризис в американо-советских отношениях, что подтвердила неудача на встрече в Париже, усугубленная инцидентом с самолетом У-2 (Советский Союз распорядился сбить шпионский самолет У-2, пролетавший над его территорией, и воспользовался этим случаем в целях пропаганды в полной мере). Возможно, американцам трудно поверить, что их мир и процветание будут длиться долго; может быть, по пуританскому обычаю, они хотели наказать себя за то, что им так хорошо жить; как бы то ни было, Никсон не был и наполовину более убедителен, чем Эйзенхауэр. Эти треволнения наверняка помогли демократам (и Кеннеди, как мы видели, постарался сделать их более убедительными и приспособленными к местным условиям), но сами по себе не были решающими. Тем не менее эффект беспокойства был усилен вызовом, брошенным поколением. Начиная с 1945 года, когда солдаты стали возвращаться с войны, в американской политике наметилась тенденция, направленная против существующего порядка, которую с блеском использовал Кеннеди в своей массачусетской предвыборной кампании. Теперь он обратил свой призыв к национальным ценностям, перенеся акцент со слабых сторон на достоинства. «Наша страна молода, — сказал он 4 июля, — созданная 184 года назад молодыми людьми, сегодня она имеет молодое сердце, юный дух, ее благословили новые молодые лидеры обеих партий, обеих палат конгресса и губернаторы всех штатов. Белому дому в равной мере нужны сила, здоровье и энергия этих молодых людей»[60], и Ричард Никсон был человеком, который не мог этого обеспечить, потому что, хотя, «разумеется», он был молод, но «его подход был устаревшим, как у Маккинли»[61].
Это обращение к силе и энергии, несомненно, было смелым: публика еще помнила правление Эйзенхауэра, его сердечные приступы и боли в животе, и не знала о проблемах Кеннеди со здоровьем. Тактика имела заметный успех. Кандидатство Кеннеди открыло дорогу молодым смелым идеалистам, многих из которых вдохновили кампании Эдлея Стивенсона. В последнюю неделю своей кампании он выдвинул предложение о создании Корпуса мира. Реакция была незамедлительной и вызвала широкий отклик: пресса одобряла, Ричард Никсон — нет («эта программа внешне хороша, но опасна внутренне»)[62]. Это был решающий момент: возможно, более чем на что-либо другое во время кампании, он указывал на то, что Кеннеди собирался сделать. Но Кеннеди также привлек на свою сторону множество не столь альтруистично настроенных бунтовщиков против высшего военного офицерства и высокопоставленных чинов, против всех этих осторожных консервативных старомодных политиков, которые позволили Джо Маккарти так долго действовать, которые полностью предоставили Уолл-стриту и его союзникам управлять экономикой (чаще всего вспоминается высказывание «что хорошо для «Дженерал моторз» — хорошо для Америки»), стояли в стороне, в то время как белый Юг боролся за сохранение превосходства белых и расовую сегрегацию, и казались неспособными понять или вступить в схватку с межнациональными проблемами нового дня. Это было скорее ощущением, чем взвешенным анализом, и Кеннеди прекрасно его использовал не только потому, что мог преподнести себя преемником Эдлея Стивенсона; не могло также принести вреда и то, что лидеры «партии ветеранов» первоначально выдвинули не его. У демократов, как и у республиканцев, был истеблишмент; Кеннеди мог стать претендентом от обеих партий, несмотря на то, что он, в противоположность Никсону, только что вошел в эту среду. И, становясь на очень либеральную партийную платформу, широко изложенную последователями Хьюберта Хамфри, Кеннеди получил все наиболее идеалистическое, прогрессивное и энергичное в американской политике. Ему удалось даже расположить к себе Элеонору Рузвельт.
