Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь - [11]
Мне в то время было почти десять лет, и Задира почти сразу стал моей собакой, ведь именно я всегда был готов погулять с ним или поиграть дома. Вскоре я начал дрессировать Задиру и обучил его нескольким командам: сидеть, делать стойку и припадать к земле – самым азам, которые все же доставляли немало радости. Он вообще был очень забавным псом. Во-первых, ему вовсе не подходила его кличка – Задира не был грубияном. Тот, кто назвал его так, должно быть, сделал это в шутку. Он был милым маленьким псом, но стоило поднести кулак к его носу, как он скалился и рычал. Больше всего мне нравилось водить Задиру на прогулку. В выходные и во время каникул я вставал очень рано, быстро завтракал и все утро проводил вместе с Задирой, гуляя по Сити и по району Барбикан, который был выстроен как раз в те годы. Задира был симпатягой, и многие подходили к нам, трепали его по голове и отвешивали ему комплименты. Гуляя с Задирой, я не думал ни о чем, кроме того, куда пойти дальше. Насмешки в школе, переживания из-за лишнего веса, последние стычки с мамой и отцом просто вылетали у меня из головы. Мир принадлежал мне, а улицы Лондона были вымощены золотом – именно так я чувствовал себя, гуляя в детстве со своей собакой.
Глава четвертая
В детстве все было гораздо проще – и счастливее, если, конечно, не считать школы. Мы были бедны и жили в муниципальном многоквартирном доме, но, если светило солнце, не было на свете места лучше. Мне нравилось, когда около нашего дома разворачивали передвижную игровую площадку. Грузовик, в кабине которого сидели две толстухи, заезжал на газон Кингс-сквер, и ребятня из окрестных домов налетала на него, как саранча. Женщины опускали борта кузова, и показывались веревки и пластиковые штуковины, из-за которых машина напоминала огромный детский конструктор. Рядом с грузовиком раскладывали гигантский надувной матрас, на который можно было забраться только с разбега. Размерами он был с два двухэтажных автобуса, и требовалась недюжинная сноровка, чтобы вскарабкаться на него и удержаться на ногах, но, когда это получалось, можно было подпрыгивать чуть ли не до неба. К нам никогда не приезжали ярмарки, но мы не горевали – у нас был свой надувной замок.
Как только площадка была развернута, вдалеке раздавался звонок вагончика с мороженым. Когда он подъезжал ближе, дети спрыгивали с грузовика и бежали к мамам выпрашивать десять пенсов на эскимо. Другие ребята поднимали головы к окнам многоэтажек Тернпайк-Хаус и Президент-Хаус и кричали, чтобы привлечь внимание своих мам.
Я не был исключением. Однажды я попросил денег на мороженое у своего брата Дэвида, который загорал, развалившись на траве.
– Кто просит, не получает, а кто не просит, не хочет, – ответил он.
Ошарашенный, я стоял и пытался понять его. Не стоит и говорить, что мороженого в тот день мне не досталось. Я сидел на скамейке, смотрел, как другие дети наслаждаются лакомством, и силился понять, что имел в виду брат.
В другие дни все ребята играли в войну. У кого-нибудь оказывался ключ от чулана для велосипедов в одном из окрестных домов, и мы вламывались туда. Мы назначали кого-нибудь сержант-майором, а еще двоим приходилось маршировать по кладовке и подчиняться его приказам. Еще мы слушали переносной радиоприемник и подпевали любимым песням вроде «Video Killed the Radio Star» группы The Buggles.
За шестьдесят пенсов в магазине сладостей можно было купить Red Bus Rover[2]. Мы забирались на заднюю площадку старого двухэтажного «Рутмастера» и отправлялись за много миль на экскурсию по Лондону, посещая места вроде «Лондонского подземелья», крейсера «Белфаст» и Королевского фестивального зала на берегу Темзы.
Если карманных денег не оставалось, мы играли в Жестяного Томми – нечто среднее между прятками и салочками. Мне нелегко было тягаться с другими ребятами, я быстро уставал из-за своего веса и одышки. В те дни я вечно бегал по району, но с боков все равно свисал жир, а подбородков было два, если не три. К девяти годам я весил уже больше девяноста килограммов, что должно было вызывать опасения, особенно учитывая, что мой рост составлял всего метр двадцать. Но я лишь усугублял дело: чем больше меня дразнили в школе, тем толще я становился, заедая обиду чипсами, сладостями, мороженым и жареной картошкой – всем, что попадалось под руку. Однажды, притворяясь больным, чтобы прогулять школу, я услышал какой-то переполох во дворе и подошел к окну, чтобы выяснить, в чем дело. На крыше Тернпайк-Хаус стояла съемочная группа, которая снимала клип на песню Another Brick in the Wall группы Pink Floyd. Я наблюдал за всем процессом, чувствуя, что сам стал частью этого видео, и представляя себя звездой на съемках голливудского фильма. Само собой, с тех пор я не раз видел этот клип по телевидению и всякий раз поражался его смыслу. Я был одним из тех детей, о которых пел Роджер Уотерс: школа была для меня стеной.
Оглядываясь назад и размышляя, как обернулась моя жизнь, можно, пожалуй, сказать, что я не был создан для школы. Математика и английский мне совершенно не давались, а география и история навевали смертную скуку. Единственной сферой, в которой у меня проявлялись хоть какие-то способности, было искусство. На уроках рисования я схватывал все сразу, и учителю не приходилось объяснять снова и снова. Я просто понимал, как рисовать, инстинктивно знал это. Конечно, помогало и то, что некоторое время я копировал картинки из комиксов, и все же зарисовка форм и образов не вызывала у меня никаких проблем. На более скучных уроках я постоянно рисовал на полях тетрадок и повсюду таскал с собой карандаш или маркер, рисуя все, что приходило в голову: чье-нибудь лицо, портрет Задиры или то, что привлекло мое внимание.
