Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 5 - [42]

— Всю жизнь я… — сказал он, но в горле у него что-то булькнуло, и он упал в кресло.

— Уходите! — прошептала Кристиан. — Уходите!

Но к мистеру Трефри снова вернулся голос.

— Пусть девочка сама решает. Говори, Крис!

Кристиан молчала.

Заговорил Гарц. Он показал рукой на мистера Трефри.

— Вы знаете, что я не могу предложить вам уехать со мной, когда здесь такое… Почему вы послали за мной?

И, повернувшись, он вышел.

Кристиан опустилась на колени, закрыв лицо руками. Мистер Трефри украдкой прижал платок ко рту. Платок стал алым — такова была цена его победы.

XXVI

Герра Пауля вызвали из Вены телеграммой. Он тотчас отправился в путь, отложив до более благоприятного случая оплату нескольких счетов и среди них счет от аптекаря за чудодейственное шарлатанское лекарство, которого он захватил с собой целых шесть бутылок.

Когда он вышел из комнаты мистера Трефри, по щекам его текли слезы.

— Бедный Николас! — приговаривал он. — Бедный Николас! Il n'a pas de chance! [38]

Но его излияний никто не слушал. Миссис Диси и Кристиан хранили тревожное молчание, ожидая распоряжений, которые время от времени передавались шепотом через приоткрытую дверь из комнаты мистера Трефри. Герр Пауль был не в состоянии молчать и полчаса разговаривал со своим слугой, пока Фрица не послали за чем-то в город. Тогда герр Пауль в отчаянии пошел к себе в комнату. Как тяжело, когда тебе не дают помочь… как тягостно ждать! Когда болит душа, становится страшно! Он обернулся и, посмотрев по сторонам, украдкой закурил сигару. Да, все там будут… рано или поздно; и что такое смерть, о которой все говорят? Неужели она хуже жизни? Жизни, которую люди сами же превращают черт знает во что! Бедняга Николас! В конечном счете ему повезло!

Глаза его наполнились слезами, и, достав из кармана перочинный нож, он стал втыкать его в обивку кресла. Скраф, следивший за полоской света под дверью, обернулся, прищурился и стал легонько постукивать лапой по полу.

Эта неизвестность невыносима… нельзя же так быть рядом и ничего не знать!

Герр Пауль направился в дальний угол. Собака, было последовавшая за ним, вздернула морду в черных отметинах, заворчала и вернулась к двери: ее хозяин держал в руке бутылку шампанского.

Бедняга Николас! Это его покупка. Герр Пауль осушил стакан.

Бедняга Николас! Великолепнейший человек, а помочь ему не дают. Его не пускают к Николасу!

Взгляд герра Пауля упал на терьера.

— А! Дорогой мой, — сказал он, — только нас с тобой не пускают туда!

Он осушил второй стакан.

— Что есть наша жизнь? Пена, вроде этой!

Он выпил залпом третий стакан. Забыться! Если нельзя помочь, то лучше забыться!

Герр Пауль надел шляпу. Да. Здесь ему нет места! Здесь он лишний! Он допил бутылку и вышел в коридор.

Скраф выбежал за ним и лег у двери мистера Трефри. Герр Пауль посмотрел на него.

— Ах ты, неблагодарная собака, — сказал он, постучав себя по груди, и, открыв входную дверь, на цыпочках вышел…

Под вечер того же дня Грета бродила без шляпки меж кустов сирени; после бессонной ночи в дороге у нее был усталый вид, и она присела отдохнуть на стул, стоявший в пестрой тени липы.

«Дом стал какой-то другой, — подумала она. — Я такая несчастная. Даже птицы молчат. Но это, наверно, потому, что очень жарко. Никогда мне не было так грустно… Это потому, что сегодня мне грустно не понарошке. А в сердце так, словно ветер гудит в лесу, и пусто, пусто. И если все несчастные чувствуют себя так же, то мне жаль их; никогда еще мне не было так грустно».

На траву упала тень; Грета подняла голову и увидела Дони.

— Доктор Эдмунд! — прошептала она.

Дони подошел к ней; между бровями у него залегла глубокая складка. В близко посаженных глазах застыла боль.

— Доктор Эдмунд, — шептала Грета, — это правда? Он взял ее руку и накрыл своей ладонью.

— Быть может, — сказал он, — а быть может, и нет. Будем надеяться.

Грета в страхе посмотрела на него.

— Говорят, он умирает.

— Мы послали за лучшим венским врачом.

Грета покачала головой.

— Вы сами очень хороший врач, доктор Эдмунд, но вы же боитесь.

— Он мужественный человек, — сказал Дони. — Мы все должны мужаться. Вы тоже!

— Мужаться? — повторила Грета. — Что значит мужаться? Если не плакать и не жаловаться, то это я могу. Но если сделать так, чтобы не было грустно здесь, — она дотронулась до груди, — то это я не могу, как бы я ни старалась.

— Мужаться — значит надеяться; не переставайте надеяться…

— Хорошо, — сказала Грета, обводя пальцем солнечный блик на своей юбке. — Но мне кажется, что, когда мы надеемся, мы совсем не мужаемся, потому что ждем исполнения своего желания. Крис говорит, что надеяться — значит молиться, а если это молитва, то, значит, все время, пока мы надеемся, мы просим чего-то. А разве просить — это мужество?

Дони улыбнулся.

— Продолжайте в том же духе, философ! — сказал он. — Мужайтесь на свой лад, и это у вас получится не хуже, чем у других.

— А что делаете вы, чтобы мужаться, доктор Эдмунд?

— Я? Борюсь! Если бы ему скинуть лет пять!

Грета посмотрела ему вслед.

— Я никогда не научусь мужеству, — сказала она с грустью. — Мне всегда будет хотеться счастья.

И, встав на колени, она принялась освобождать муху, запутавшуюся в паутине. У самых ног в высокой траве она увидела болиголов. «Уже сорняки!» подумала она с огорчением.