Джоаккино Россини. Принц музыки - [152]

Возможно, ты уже слышал, что я написал торжественную мессу, исполненную в большом салоне моего друга графа Пилле-Вилля и вызвавшую много шума. Аккомпанемент временно состоял из двух фортепьяно и гармониума (маленького органа). Большой успех, несмотря на настойчивые просьбы истинных ценителей и невежд инструментовать ее таким образом, чтобы впоследствии можно было исполнять ее в какой-то большой базилике, и это, несмотря на недостаток голосов (так называемых белых), таких, как сопрано и контральто, без которых невозможно исполнить Глорию! Поясняю свои слова: римский папа, имени которого я не помню, опубликовал буллу, запрещающую наносить увечья мальчикам с тем, чтобы превращать их в сопранистов[110]. Эта мера, хоть и имела положительную сторону, стала фатальной для музыкального искусства, особенно для религиозной музыки (находящейся теперь в таком упадке). Эти искалеченные мальчики, которые не могли сделать никакой иной карьеры, кроме певческой, были основателями cantar che nell’anima sί sente[111], и ужасающий упадок итальянского бельканто происходит из-за отказа от них... Другой папа, о котором я не знаю ничего – ни имени, ни эпохи, – опубликовал буллу, запрещающую присутствие представителей противоположного пола на церковных хорах; ты, конечно, помнишь, что в наших церквах мужчины находятся с одной стороны, а женщины – с другой, теперь этот обычай совершенно изменился, мужчины и женщины перемешались, было бы смешно стремиться строго соблюдать предписание этой последней буллы. Кто занимает место сопранистов и женщин? Молоденькие мальчики от девяти до четырнадцати лет, обладающие в основном сырыми и не очень высокими голосами... Как ты думаешь, может ли религиозная музыка существовать за счет столь скудных ресурсов? Ты скажешь мне: а тенора и басы разве больше не существуют? Я отвечу так: они превосходны для «De profundis»[112], но вызывают разочарование в «Gloria in excelsis Deo»[113]...

Теперь я подхожу к сути моего рассказа, мне нужен твой совет – я хочу написать Пию IX, чтобы побудить его опубликовать новую буллу, которая позволила бы женщинам петь в церквах вместе с мужчинами. Я знаю, что он любит музыку, я также знаю, что мое имя известно ему, так как кое-кто из знакомых, услышав, как он пел «Siete Turchi, non vi credo»[114], прогуливаясь по садам Ватикана, подошел к нему, чтобы сделать комплимент по поводу его прекрасного голоса и его удачного использования, на что его преосвященство ответил: «Дорогой мой, когда я был молодым, то всегда пел музыку Джоакино». Дорогой Ферруч-чи, что скажешь? Стоит ли мне отважиться написать твоему старому другу Пию IX? Если бы я добился того, что желаю, меня бы благословили и Бог, и люди. Но, повторяю, без твоего совета я останусь нем. Надеюсь, тебя не оттолкнет это многословное и сумбурное мое письмо. Когда прочтешь его, будь милосерден, брось его в огонь...

Если ты согласен с тем, что мне следует обратиться к его преосвященству, пришли мне (конечно, на латыни) образец письма: я буду очень благодарен тебе».

Месяц спустя (26 апреля 1866 года) Россини снова обращается к Ферруччи: «Я получил твое очень дорогое мне письмо 18-го числа этого месяца с письмом для папы. Если ты сочтешь меня сведущим, я скажу, что это письмо – шедевр, но боюсь, что ты сочтешь меня невеждой чистой воды. Ограничусь тем, что благословлю тебя и поблагодарю тысячу раз за заботу и любовь, которую ты так щедро подарил мне. Однако я горд тем, что обратился к прирожденному музыканту, чтобы решить такой вопрос; только тот, кто так хорошо поет «Ah, quel giorno ognor rammento»[115], мог выйти с честью из столь трудного дела. Позволь мне обнять тебя, о мой Вергилий! Из боязни совершить слишком много грубых промахов, я последовал твоему совету и поместил внизу письма (которое ты написал заглавными буквами) Иоаким Р[116] и вчера передал его нашему нунцию Киджи, которому хорошо известны твои достоинства и который пообещал мне позаботиться о том, чтобы оно поскорее попало в руки его преосвященства.

Пусть небеса позаботятся о том, чтобы наши желания исполнились. Посмотрим!»

Прошло почти шесть месяцев. Затем 14 октября 1866 года Россини снова написал Ферруччи по этому поводу: «Позволь предоставить тебе краткое изложение письма твоего Мастаи [имя Пия IX было Джованни Мария Мастаи-Ферретти]. Ответ на твое изумительное письмо на латыни я получил через три месяца тоже на латыни, подписанное им самим, в нем он дарует мне благословения, панегирики, нежность и т. д. и т. д., но ни словом не упоминает о моей просьбе позволить женщинам петь вместе с мужчинами. Я прекрасно понимаю, что сейчас он погружен в занятия, не позволяющие ему снизойти до нас, но, как только кризис минует, я намерен написать ему по-итальянски и простым языком заявить, что, если в его власти исполнить мои желания, а он не сделает этого, ему придется ответить за это перед Богом! А если не в его власти выполнить их, то я выражу ему свое сочувствие и не стану по этой причине относиться к нему с меньшей симпатией и т. д. Ты понимаешь, мой Ферруччи?»

Маловероятно, что Россини действительно написал шутливо-угрожающее письмо на вульгате. Однако он, по-видимому, серьезно обсуждал этот вопрос. Парижская газета прокомментировала обмен посланиями и задала вопрос: «...знаете ли вы, что он [Пий IX] ответил пезарскому лебедю. Он прислал ему длинное письмо, в котором обсуждались злосчастия церкви, страдания церкви, финальный триумф церкви. Именно таким образом свершаются все дела в Риме». Хотя Россини и не получил желаемого позволения, он не забыл об этом деле. В длинном письме к Ферруччи, написанном 21 июня 1867 года, он пишет: «Как только закончится эта проклятая выставка, превратившая Париж в настоящий Вавилон, я снова примусь за свое большое дело!! Можешь быть уверен.