Дживс, вы — гений! Ваша взяла, Дживс! - [61]

Я счел необходимым высказать свое мнение:

– Папаша Глоссоп совсем неплохой малый. Я ему симпатизирую.

– Вот и симпатизируйте на здоровье.

– Знаете, что меня к нему расположило? То, как он вчера вечером разобрался с этим малявкой Сибери. Очень правильно подошел к делу, я считаю.

Стоукер уставился на меня левым глазом, правый уже давно закрылся, точно уставший за день цветок. Нельзя было не отдать должное Бринкли, видно, он отличный стрелок, если поразил его с такой ювелирной точностью. Не так-то просто попасть человеку в глаз картофелиной с дальнего расстояния. Уж я-то знаю, не раз пытался. Тут нужна необыкновенная ловкость рук, потому что картофелина имеет неправильную форму, со всякими буграми и выпуклостями, очень неудобно целиться.

– Что вы такое сказали? Глоссоп поколотил мальчишку?

– Всю душу вложил, говорят.

– Ну, провалиться мне на этом месте!

Может быть, вам доводилось видеть такие фильмы, где закоренелый преступник вдруг слышит песенку, которую его мать певала ему в колыбели, потом показывают крупным планом, как преображается его лицо, и он тут же кидается делать добрые дела всем встречным и поперечным. Уж очень это все как-то неожиданно, казалось мне, но даю вам честное слово: подобные душевные просветления и в самом деле случаются, причем в мгновение ока. Сейчас, прямо у нас на глазах, оно происходило с папашей Стоукером.

Только что перед нами был кремень, нержавеющая сталь, и вдруг все это почти очеловечилось. Он глядел на меня и молчал. Потом облизнул губы.

– Вы правду сказали, что Глоссоп его отлупил? Я не ослышался?

– Лично я при этом не присутствовал, но мне рассказывал Дживс, а Дживс слышал от горничной Мэри, а горничная Мэри видела собственными глазами. Он вложил мальчишке ума – кажется, щеткой для волос.

– Ах ты черт!

У Полины глаза снова заблестели. Надежда явно ожила. Не исключено, что она даже захлопала в ладоши, радуясь как ребенок.

– Вот видишь, папа. Ты был к нему несправедлив, на самом деле он прекрасный человек. Ты должен пойти к нему и извиниться за то, что обидел его, и сказать, что покупаешь замок.

Ну зачем, зачем эта дурочка рванула напролом, это была большая ошибка. Там, где требуется тонкость и такт, девицы обязательно все испортят. Дживс вам объяснит, что в таких случаях надо изучить психологию индивидуума, а психология папаши Стоукера понятна и ежу. Ежу, естественно, но не ежихе. Если таким, как он, вдруг покажется, что родные и близкие хотят оказать на них давление, они тут же взбрыкивают. В Писании про них сказано, что, когда им говорят «пойди», они приходят, а когда говорят «приди», они уходят; одним словом, если на двери написано: «От себя», он обязательно дернет ее к себе.

Я оказался прав. Если бы папашу Стоукера оставили в покое, он буквально через полминуты принялся бы вальсировать по комнате и разбрасывать из шляпы розы. Совсем немного – и нам явилось бы воплощение лучезарной доброты, а он вдруг возьми и оледеней, единственный глаз налился злобным упрямством. Спесивому самодуру пришлось не по нраву, что от него чего-то требуют.

– И не подумаю!

– Ну что ты, папа!

– Как ты посмела мне указывать, что я должен делать, а чего не должен?

– Я и не думала ничего указывать.

– Думала, не думала – теперь это не важно.

Дело приняло нежелательный оборот. Папаша Стоукер издавал рыкающие звуки, точно сумрачный бульдог. У Полины был такой вид, будто ей нанесли короткий удар в солнечное сплетение. Чаффи, судя по всему, еще не оправился от обиды, причиненной ему сравнением с лордом Вотвотли. Что касается меня, я считал, что спасти положение может только своевременное выступление дипломата-златоуста, но если ты знаешь про себя, что ты не дипломат и не златоуст, то лучше помалкивать, и потому я молчал.

Так что воцарилась тишина, и эта тишина длилась себе и длилась, становясь все более гнетущей, но вдруг раздался стук в дверь, и в комнате возник Дживс.

– Прошу прощения, сэр, – произнес он, переместившись как бы по воздуху к папаше Стоукеру и предлагая ему конверт на подносе. – Эту телеграмму только что принес с вашей яхты один из матросов, она была получена сегодня утром вскоре после вашего ухода. Капитан судна, полагая, что в ней могут содержаться срочные сообщения, дал ему указание доставить телеграмму сюда в дом. Я принял ее возле людской двери и поспешил сюда, дабы вручить вам лично.

До чего же прекрасно он все это изложил, прямо как в увлекательнейшем детективном романе, где напряжение шаг за шагом нагнетается, интрига закручивается и закручивается все изощреннее, и вот наконец наступает кульминация. Думаете, у папаши Стоукера захватило дух от волнения? Ничего подобного, он недовольно проворчал:

– То есть мне пришла телеграмма.

– Да, сэр.

– Так бы, черт возьми, сразу и сказали, а то развели турусы на колесах, никак остановиться не можете, будто в опере поете. Давайте.

Дживс со сдержанным достоинством передал ему послание и удалился, унося поднос. Стоукер принялся вскрывать конверт.

– Я этому Глоссопу в жизни ничего подобного не скажу, – объявил он, возвращаясь к прерванной дискуссии. – Если он сам пожелает прийти ко мне и извиниться, я, может быть, и…