Джинны напрокат - [2]

Утром молодожены двинулись дальше. Они шли я шли, держась на северо-восток, и места вокруг становились все глуше и гаежней. Но привереда-джинн словно не замечал этого. Только на третий день он соизволил выдать еще один звук — «а». И лишь спустя еще двое суток его «Слуша» превратилось наконец в отчетливое «Слушаю», произнесенное с сильным ближневосточным акцентом. Но это была только первая половина магического рапорта. «Слушаю и повинуюсь» — лишь после этих слов джинна можно было отдавать ему приказания…

Бутерброды, взятые из дому, давно кончились. Пришлось перейти на подножный корм, довольствуясь тем, что удавалось раздобыть на пустых дачах, в огородах и стоявших где-нибудь на отшибе избах, откуда отлучились хозяева. А в одном садовом домике странники разжились старенькими, но еще крепкими куртками — без них ночами стало зябко. Никаких угрызений совести они не испытывали: Витюня аккуратно записывал адреса и координаты, чтобы с лихвой вознаградить потерпевших, как только джинн приступит к исполнению своих обязанностей.

Но обитатель кувшина приступать явно не спешил, осваивая новые звуки через день по чайной ложке. И тем сильней была радость молодых, когда однажды утром над таежной поляной разнеслось долгожданное: «Слушаю и повиную…» На заключительное «сь» пороху не хватило — джинн опять расчихался и привычно дезертировал в свое убежище. И все равно Витюня и Даша готовы были пуститься в пляс: до цели оставался один последний рывок!

Для полной гарантии они брели по чащобам еще целых три дня, питаясь ягодами да грибами, которые, нанизав на прутик, наловчился обжаривать на костре обросший курчавой бороденкой Витюня. Но это было даже и к лучшему — при более калорийном питании бремя целомудрия грозило стать невыносимым… И наконец наступил решающий момент. У подножья высоченной нелюдимой ели они поставили кувшин на землю, и Витюня, сгорая от нетерпения, рванул пробку.

Все было, как всегда. Темный сгусток, с хлопком вылетевший из горлышка, Исполинская фигура, возникающая из клубов дыма… А дальше произошло неожиданное. Вознесшаяся над кронами голова вдруг задергалась, лицо посинело, как от удушья, джинн ойкнул и, не произнеся ни слова, сжавшись в комок, сиганул обратно в кувшин.

Потрясенные молодожены переглянулись, и Витюня без лишних вопросов полез на великаншу-ель. Там, наверху, все стало ясно: впереди, прямо по курсу, чуть колыхаясь на ветру, горел над тайгой огромный газовый факел. И такие же факелы, только поменьше, покачивались на горизонте справа и слева.

— Перелет, — констатировала Даша, когда Витюня доложил обстановку, — поворачиваем назад.

Они подвязали шнурками изодранные кроссовки, попили водички из ручья и поплелись в обратном направлении. Но далеко не ушли. На первом же привале безотказный Витюня взбунтовался. Он сбросил рюкзак, улегся на траву и заявил, что в носильщики не нанимался, и у него нет больше мочи таскать на себе этого захребетника, который мало того, что извел их своими капризами, так еще и начисто лишил личной жизни. И что презрительно-высокомерное отношение этого иноземного субчика к их отечественному воздуху, которым он, Витюня, покамест, ничего, дышит и надеется додышать до конца, — оскорбляет его национальные чувства, И что вообще надо еще разобраться, кто и с какой целью засылает в страну керамику с такой подозрительной начинкой. И что его, Витюнино, терпенье окончательно и бесповоротно лопнуло, и вот сейчас он встанет, пойдет и утопит чертов сосуд в первом попавшемся болоте…

Даша не мешала мужу выпускать пар. Она молча смотрела на него, как смотрит капитан каравеллы на вышедшую из повиновения команду, и в голове ее вызревало Решение. И как только в потоке Витюниных эмоций обозначилась пауза, она произнесла то, о чем думала:

— Проморгается.

— Чего? — не понял Витюня.

— Сам увидишь, — не стала уточнять Даша. — Небось по-другому запоет, когда некуда будет прятаться. Волей-неволей пообвыкнет… Ну-ка, выпускай его!

Смутно догадываясь о Дашином замысле, Витюня проворчал, что все равно ничего не выйдет. Но с травки встал и, не очень уважительно вытряхнув кувшин из рюкзака, взялся за пробку. Не сводя с нее глаз, Даша застыла, как Цезарь на берегу Рубикона. И едва из горлышка выстрелило знакомым сгустком, она схватила кувшин и тюкнула его о сосну.

Джинн, казалось, ничего не заметил. Но когда, разыграв над деревьями свою обычную мелодраму с чиханьем, затыканьем носа, закатываньем глаз и прочими подергушками, он обратился в бегство и увидел, что лишился крова… О, что тут началось! Дрожащий комок паническим вихрем метался по поляне, с жалобным воем кидаясь то к обломкам кувшина, то к перепуганным молодоженам, то снова к обломкам..

И вдруг — исчез. Витюня озадаченно огляделся. Да, так и есть, они остались одни. И Даша, видать, здорово переживала: лицо, прозрачное от лесной диеты, стало еще бледней, глаза глядели с испугом.

— Да ну его к черту! — махнул рукой Витюня, чувствуя в себе какую-то непонятную тяжесть. — Все разно без толку… По крайней мере доковыляем до деревни — в баньке попаримся…

Он с трудом перевел дыхание и только тут осознал, что это на него, Витюню, испуганно смотрит Даша. Вернее, на его туловище. Витюня взглянул — и увидел нечто беременно-вздутое…