Джими Хендрикс, Предательство - [3]
В его голосе звучала безнадёжность:
— Группа стала так знаменита и так быстро. Я всех, кто рядом со мной, делаю несчастными. Я не хочу никого затмевать собой.
Я не знала, что ему отвечать, как реагировать на его слова. Музыкальный мир вцепился в самоё сердце Джими. Его успех был абсолютен. Я бы даже сказала, что он находился на самой вершине.
Мне вспомнилась статья в ММ, напечатанная несколько месяцев назад, поздравления Трэк–Рекордс, объявление Джими королём. На первой странице портрет Джими, принимающего трофей — "Лучший в мире поп–музыкант", его голова несколько склонена, на лице выражение покорности Судьбе и я решила его поддержать:
— Это же неслыханная честь. Ты должен был ощутить себя счастливым!
— О, да! — со смехом воскликнул он. — Ужасно счастливым!
Мы говорили о новых пластинках, новых фильмах. Он сказал, что его восхищают Марлон Брандо, Джеймс Дин и Сидней Пуатье:
— У меня нет времени смотреть кино, но я очень его люблю. Последнее, что я смотрел это — Полуночную жару. Мне очень понравилось, смотрела?
— Да сильное кино, Пуатье замечательный актёр! Но скажи, почему Брандо, почему Дин? Хулиган, Бунтарь без идеала, ты в них видишь себя? — в шутку сказала я, смеясь. Он рассмеялся тоже и, вдруг, очень серьёзно:
— Совершенно верно, это я в этих фильмах. Они про меня. Я даже ношу красную куртку в память о Джимми Дине. Так грустно, что он умер таким молодым, а ты?
— Да…
В середине марта Джими позвонил мне из Нью–Йорка, сказал, что увидел мою статью в газете. Я подпрыгнула от удивления, услышать снова его голос, узнать, что он читает газеты! Большинство музыкантов, которых я знала, вообще никогда не читают газет, если только пишут не о них.
Голос Джими звучал уставшим:
— Наши гастроли и записи длились восемнадцать месяцев. С тех пор как я впервые выступил в Лондоне осенью 66–го, я познакомился с сотнями людей, не считая поклонников, многие из них оказались очень интересными людьми. Но стараться всем им уделить внимание, этим бизнесменам от музыкальной индустрии, вырастающим передо мной в каждом городе, этим импресарио, агентам, режиссёрам концертов, журналистам, а эти пресс–конференции с их бесконечными бла–бла–бла, это… о-о…. это…
— Тяжело? — прервала я его.
— Проклятье, ты права, это действительно чертовски тяжело. Я чувствую себя, как если бы жил в тележке, несущейся по русским горкам. Я не хочу, чтобы ты подумала, что я жалуюсь. Просто я устал. Все эти мелкие стычки внутри группы и с менеджерами, все эти взрывающие мозги юридические противоречия, всё это определённо мешает музыке. У меня даже трёх часов иногда не бывает, чтобы сконцентрироваться и написать песню.
И как всегда он поразил меня, мгновенно переменив тему:
— Ничто не может так привести в чувство как целая неделя сна! Я вот всё думал о нашем разговоре о кино. Когда мне удаётся отдохнуть, я могу посмотреть с десяток картин подряд!
— Почему бы не выкроить время и не навестить семью? Хотя бы ненадолго? — предложила я.
В голосе Хендрикса прозвучали металлические нотки:
— В Сиэтле мне делать нечего, — решительно произнёс он. — Это красивый город, но я не могу оставаться там. Они не понимали меня тогда, не поймут и теперь.
Тогда, во время этого разговора я не догадывалась насколько сильно Джими нуждался в собеседнице, которая могла бы выслушать его, понять, стать другом, в таком человеке, который бы не был заинтересован в его карьере. Я даже не предполагала, что в следующем году Судьба нас сведёт вместе в совершенно разных местах, разных ситуациях и, особенно, в разных настроениях — от безудержно радостного до панически беспокойного.
Джими всё не вешал трубку. Казалось, так много и так долго прятались чувства у него внутри, что когда он говорил, как будто какой–то внутренний механизм срывался на оборотах, пытаясь выплеснуть их наружу. Я оказалась хорошим слушателем, задававшим изредка вопросы, чтобы только проследить ниточку его жизни, почти не прерывающим своими комментариями его рассказ. Были моменты, когда я даже пугалась его искренности и чистоты. Нет, он не искал поплакаться у меня на плече, не ждал, чтобы я его пожалела, просто разматывался передо мной запутанный клубок. Меня заворожила его манера рассказывать, настолько много было вложено чувств в каждое сказанное им слово. Мы обменялись с ним парой–тройкой циничных смешков в адрес абсурдности деловой стороны его карьеры, так же как и бессмыслицы моей. Я впитывала каждое его слово и старалась всё запомнить, этот его длинный рассказ о трудных годах становления и разочарований, о его мечтах и предназначении, о его страсти к музыке, и какую радость она ему несла, я не понимала, но чувствовала, что должна была это всё запомнить. До сих пор я всё ещё нахожусь под впечатлением того телефонного разговора, не могу забыть это сильное и энергичное сердце и как же ему было выразить себя?
То, что я видела, слышала, ощущала радость, которую испытывал он от "общения и работы со словами и аккордами", это всегда приносило мне ощущение счастья, ощущение присутствия в той необычной эпохе.
Я намеренно оттягивала момент написания этой книги, но не потому, что по прошествии лет я хотела снова окунуться в "эру Хендрикса", мне хотелось посмотреть на те годы другими глазами и с высоты прожитых лет взглянуть на Джими с разных точек зрения. Но я жестоко ошиблась. Мой инстинкт подсказывал мне кем был на самом деле Джими Хендрикс и что он остался тем самым Джими каким он был тогда.
Подлинное значение Владимира Маяковского определяется не тем, что в советское время его объявили «лучшим и талантливейшим поэтом», — а тем, что и при жизни, и после смерти его личность и творчество оставались в центре общественного внимания, в кругу тем, образующих контекст современной русской культуры. Роль поэта в обществе, его право — или обязанность — активно участвовать в политической борьбе, революция, любовь, смерть — всё это ярко отразилось в стихах Маяковского, делая их актуальными для любой эпохи.Среди множества книг, посвященных Маяковскому, особое место занимает его новая биография, созданная известным поэтом, писателем, публицистом Дмитрием Быковым.
Решил выложить заключительную часть своих воспоминаний о моей службе в органах внутренних дел. Краткими отрывками это уже было здесь опубликовано. А вот полностью,- впервые… Текст очень большой. Но если кому-то покажется интересным, – почитайте…
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.
Вышедший в 1922 году этюд Н. Стрельникова о Бетховене представляет собой попытку феноменологического подхода к осознанию значения не только творчества Бетховена для искусства, но и всей его фигуры для человечества в целом.
Повесть А. Старкова «...И далее везде» является произведением автобиографическим.А. Старков прожил интересную жизнь, полную событиями и кипучей деятельностью. Он был журналистом, моряком-полярником. Встречался с такими известными людьми, как И. Папанин. М. Белоусов, О. Берггольц, П. Дыбенко, и многими другими. Все его воспоминания основаны на достоверном материале.
Книга повествует о четырех поколениях семьи Поярковых, тесно связавших свою судьбу с Киргизией и внесших большой вклад в развитие различных областей науки и народного хозяйства республик Средней Азии и Казахстана.