Джими Хендрикс, Предательство - [2]

Его глаза расширились от изумления:

— Послушать нас ты взяла с собой свою маму?

— В Калифорнии, — попыталась я ему объяснить, — наша Голливудская чаша — это место, куда обычно приходят семьями, устраивают пикники и слушают музыку под звёздами. Такая вот у нас летняя традиция.

Джими кивнул.

— Скажи ей, мне тоже нравятся разные ткани.

Мне показалось, что на этом он захочет завершить нашу беседу, но на самом деле он задумался, будто что–то вспоминая, и я продолжила:

— У мамы в шкафу полно всяких лоскутков, оборочек, кистей, кружев, она здорово шьёт.

Джими, похоже, понравилось слушать про всё это, потому что он сказал, задумчиво растягивая слова:

— Если бы у меня было место, где всё это хранить, я тоже собирал бы такие вещи.

— А я собираю пластинки, — сказала я, — их у меня — несколько сотен. Первую я купила, когда мне было всего десять. А теперь, благодаря своей работе, меня приглашают на предварительный просмотр каждого нового кино, а пластиночные компании присылают мне каждую новую пластинку.

— Да они все, должно быть, просто влюблены в тебя! — смеясь, ответил он.

— Что ты, они просто ждут от меня хорошей рецензии. Я была наивна, бросила колледж и увлеклась этой работой. Я совсем недавно поняла, что ничего тебе не дают просто так и рано или поздно приходит время за это платить.

Хендрикс посмотрел на меня как–то особенно серьёзно и произнёс:

— Нет, это не так.

Но тут вошёл Лес, посмотрел на часы и сказал:

— Джеймс, я думаю, тебе пора на сцену.

— Скоро увидимся! — улыбнулся мне Хендрикс.

Он поспешил в артистическую, оттуда как раз в этот момент выходил Эрик Бёрдон. Я уже видела его прежде, всего пару раз до этого, а он, схватив меня за руку, увлёк за собой:

— Скорее, пошли, нельзя пропустить игру Джими.

Эрик только что уже "разогрел" семь тысяч молодых сердец, пришедших в этот вечер посмотреть шоу. Большинство стояло в нетерпеливом ожидании выхода Опытов на сцену. Я не сомневалась, что многие из них уже видели незабываемый дебют Опытов Джими Хендрикса на поп–фестивале в Монтерее предыдущим летом.

Минуты не прошло, как Хендрикс был уже на сцене, только что очаровавший меня своим открытым сердцем молодой человек в мгновение превратился в самого развратного, возмутительного и одновременно приковывающего к себе внимание исполнителя какого когда–либо я видела. Оглядываясь назад, могу сказать, что его выступление, тогда в Голливудской чаше, больше походило на поведение дрессировщика, укрощающего дикого зверя. Только вместо зверя в руках у него была его гитара. Он укрощал её, играя на ней зубами, языком, он играл, держа её за спиной или даже лёжа на полу сцены, но всё это выходило очень гармонично и естественно. Я видела выступления и Битлов, и Камней, и Боба Дилана, но я никогда не видела, чтобы кто–нибудь так откровенно вёл диалог со своей гитарой. Как мы все, я привыкла концентрироваться на солисте, а в этот вечер на меня обрушился целый мир ярких, сдирающих кожу звуков, вырывающихся из этого белого Стратокастера, на котором Хендрикс играл, казалось, не прилагая никаких усилий. В какой–то момент я поймала себя на мысли, что гитара его — это просто часть его тела. Да, именно так это и было. Загипнотизированная им публика едва ли была способна заметить, что на сцене находились ещё два музыканта, пока Мич Мичелл не погрузился в соло на барабанах. Несмотря на то, что прожектор был направлен только на Хендрикса, это был настоящий ансамбль. И хотя с первого взгляда могло показаться, что играли ребята так, как если бы встретились здесь впервые, но на самом деле они работали в крепкой связке, что, в общем–то, можно редко встретить в выступающих поп–группах. Ноэл и Мич создавали крепкий фундамент для Джими и все трое хорошо понимали, как достичь волшебства. Продолжительные аплодисменты постепенно перешли в сплошной рёв одобрения. Толпа ловила каждое слово, пропетое этим тихим, трогающим за душу голосом, перемежающиеся стеснительными пояснениями, сказанными прямо в микрофон. Один парень, сидящий позади меня, сказал своему другу:

— Слушай, это же Хендрикс говорит нам с тобой!

Год назад я полагала, что всё волнение вокруг Опытов это чисто журналистская выдумка, работающая на рекламу. Теперь, на этом концерте я поняла, почему все британские гитаристы только и говорят, что о Хендриксе.

За кулисами после своего выступления Джими снова превратился в того приятного молодого человека, с которым я познакомилась всего пару часов назад. Меня поразила не его личность, меня поразил его дух. Не головой — нет, всем своим нутром я почувствовала, что передо мной стоит совершенно уникальный человек.

Голос Леса Перрина журчал всю дорогу пока мы ехали назад в Голливуд:

— Надеюсь, ты узнаешь поближе Хендрикса. Он может стать тебе хорошим другом.

Тем временем на заднем сиденье машины большой грузный Час Чандлер расплылся в блаженной улыбке, пересчитывая тысячи долларов налички, собранной с концерта. Наперекор ливню, опять сменившему этот бесконечный дождь, я гнала машину. Я нервничала, так как хотела, чтобы Чандлер скорее спрятал эти деньги в гостиничный сейф.

Я не знала, что Лес уже успел дать Джими мой телефон, и неделю спустя я была сильно удивлена, услышав на моём автоответчике, что "мистер Хендрикс звонил, чтобы поблагодарить вас, что вы посетили его концерт". Он оставил номер гостиницы, в которой остановился, и когда я перезвонила ему, он снова стал меня благодарить. "Вот так так!" — сказала я себе, должно быть Лес опять представил меня как знатока всего интересного в Лос–Анжелесе и что этот Хендрикс хотел бы посетить голливудскую фабрику грёз или ещё что–нибудь в этом роде? Обычно музыканты, которых я знала, приезжая из Англии, первым делом просили меня показать им, где жил Элвис или отвезти их на Бульвар, где перед китайским театром Граумана на тротуаре отпечатаны ладони и ступни разных звёзд. Но Джими заговорил со мною так, как если бы мы прервали разговор всего минуту назад, и я была несказанно удивлена, когда спросив о гастрольной жизни, вместо ответа услышала рассказ о трудностях, с какими он столкнулся став суперзвездой.